— По-моему, надо поговорить с директором. Временно, пока достроят новый дом, Ия могла бы оставаться у Робиса…
Шапар задумчиво пошевелил бровями.
— Вот пуговица, — начал он. — Пуговицы надо пришивать крепко. Ты говоришь, Ия могла бы остаться у Робиса? А куда же ей деваться еще? Но надо собрать молодежь цеха и поговорить, понял? Надо делать так, чтобы люди сознавали, что происходит вокруг них.
«Все будет хорошо, — облегченно вздыхает Липст. — Нет, Казис определенно гений. И Шапар тоже дядька что надо. С таким человеком стоит поговорить».
И Липст вдруг с удивлением начинает обнаруживать массу родственных черт в этих внешне таких различных людях — Казисе, Угисе и Шапаре. Сходство это угадывается каким-то чутьем, и тем не менее оно очевидно и несомненно, так что не обнаружить его нельзя. И если в Угисе Липст давно заметил стремление быть похожим на Казиса, то теперь он понял, кто служит примером для Казиса — им, хоть и не в таком конкретном выражении, был Шапар. «Все будет хорошо», — думает Липст.
В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату вошел Крамкулан.
— Что скажешь? — устало повернул голову Шапар.
Крамкулан неуверенно топчется у двери.
— Понимаете, товарищи, — робко заикнулся он. — Для справедливости я должен сказать… если собрание еще не кончилось…
— Ну, ну, говори, что ты мнешься?
Все смотрят на Крамкулана с напряженным вниманием. Липст слышит, как стучит сердце Угиса.
— Я хотел сказать… Я никакой жалобы про общежитие не писал. Это другой наврал от моего имени.
Шапар прошелся до стены и потрогал вешалку.
— Это хорошо, что ты не писал, — проговорил он.
— Но я могу сказать, кто написал…
Липст поглядел на Угиса. У того волосы стояли дыбом.
— …Циекуринь, — пробормотал Крамкулан.
— Клара? — воскликнул Угис. — Точно?
— Честное слово. Она мне сама призналась.
— Циекуринь, — повторил Липст. — Но почему Циекуринь?
— Говорит, добра, мол, хотела, — Крамкулан развел руками. — А мне сдается, из мести. И еще потому, что дура.
Шапар рассмеялся. Угис крепко сжал руку Крамкулана и не выпускал ее из своей. Казис хранил серьезное молчание.
— Ладно, — сказал Шапар. — На сегодня будем считать собрание закрытым. С директором я поговорю. А пока пусть все остается так, как есть. Но чтобы это было в последний раз, поняли?
XI
Июньское утро над Ригой еще отливало прохладной синевой, словно только что брошенный в огонь хрустальный кубок, однако белые сполохи солнца, взбиравшиеся все выше на небосклон, предсказывали, что уже скоро все вокруг засверкает и заискрится в палящем зное.
На вокзале воскресное столпотворение. Каждая электричка на взморье походила на последний поезд, вырывающийся из осажденного города. Липст втащил Юдите в вагон в последнюю секунду. Их зажали в тамбуре. Стиснули так, что не вздохнуть, но потом стало легче. В раскрытые двери врывалась приятная свежесть. Под колесами весело пели рельсы.
— Едем! — радостно воскликнул Липст. — Хорошо!
— Мы счастливцы, — Юдите попробовала повернуться. — Я не стою на твоей ноге?
Липст отрицательно мотнул головой.
— Здесь самое хорошее место, — сказала Юдите.
— Главное — самое надежное. Рукоятка тормоза прямо перед носом.
— А моя сумка у тебя?
— Ручку, во всяком случае, держу.
В Засулауксе оказалось, что вагон наполовину пуст, и в него ворвалось еще чуть не пятьдесят пассажиров. Мужчина в растерзанной ковбойке жонглировал над головой клеткой с канарейкой. До Ба́бите канарейка молчала, потом вдруг запела.
— Ей, видать, жарко, — словно оправдываясь, сказал мужчина.
— Нет, — возразил Липст, — просто она оптимистка.
— Может, платье не слишком помнется? — робко предположила Юдите.
— Ты тоже оптимистка.
Поезд подходил к Приедайне. Человек с канарейкой готовился к выходу.
— A-а, теперь мне понятно, почему она запела… У нее были основания, — сказала Юдите.
Липст тихонько свистнул.
— Юдите, а ты бывала в рыбачьем поселке Буллюциемс?
— Нет.
— Тогда для какого лешего нам ехать дальше? Тут самые красивые места. Две реки, море, лес. Извините, уважаемые граждане, мы выходим!
Растрепанные и помятые, они остались на тихом перроне вдвоем, словно крупицы огромной лавины, с грохотом умчавшейся дальше.
Держась за руки, они шагали по лесу. Сумку Юдите и темный выходной пиджак Липст повесил на палку и нес на плече. Тихо шумели кроны сосен. Ветер шелестел шелушившейся корой. По красноватым стволам и сучьям прыгали белки, бросая на тропинку вылущенные шишки. Поляны и вырубки звенели от душного зноя. Пахло смолой и багульником. Дорога временами приближалась к Лиелупе и шла над осыпающимся песчаным обрывом высокого берега.