— Я буду заниматься и на будущий год поступлю в вечернюю школу. Потом в институт… Завод реконструируют, строят новые цехи, всюду нужны мастера, техники, инженеры…
Юдите слушала и молчала. От каждой капли, падавшей с края лодки, ее ресницы тихо вздрагивали.
Красный солнечный шар погрузился в яркую синь моря. Небосвод, некоторое время еще пылавший и плавившийся, гаснул и подергивался окалиной сумерек.
— Хорошо, что темнеет, — сказала Юдите. — Платье выглядит так, будто его из мешка вытащили. Тебе не стыдно ехать со мной в одном вагоне?
— Успокойся, — засмеялся Липст. — В вагон нам все равно не попасть. Хорошо, если достанется место на подножке.
— Плечи огнем горят! Как бы теперь кожа не сошла!
Юдите оживилась. Она долго расчесывала волосы, потом тщательно намазалась кремом, попудрилась, накрасила губы и ресницы. Все это напоминало религиозный ритуал. Без соблюдения его она даже ночью не могла отправиться в путь. В эти минуты проявилась некая иная сущность Юдите, жившая в ней сама по себе и для которой действительность не определялась ни местом, ни поздним часом, ни тем, что принес этот день. Сосредоточенно и самозабвенно она охорашивалась, приоткрыв перед Липстом еще на несколько сантиметров завесу над своим таинственным миром.
Липст стоял и смотрел. Как он любит Юдите! Как он любит ее!
Любовь эта была так ярка, что ослепляла, так сильна, что подчиняла все другие чувства, так драгоценна, что он не знал, как ее уберечь. Он стоял и смотрел.
— Вот я и в порядке, — сказала Юдите. — Можно идти.
На берегу Булльупе они долго ждали перевозчика. Месяц выткал золотом по речной глади причудливый восточный ковер. По нему на противоположный берег перебегал ленивый южный ветерок.
Ночь стояла душистая и светлая. Тихо шумел лес, кутаясь в призрачные тени. Юдите шла, крепко вцепившись в руку Липста, покорная и доверчивая. Над иззубренными верхушками деревьев чуть светилось небо с редкими июньскими звездами.
Потом лес стал гуще. Деревья вплотную подступили к тропинке, выстроившись по обе стороны как почетный караул, и поминутно трогали плечи путников колючими ладонями хвои. В чаще крикнула спросонок ночная птица. Юдите испуганно оглянулась.
— Что там так блестит на земле? — спросила она. — Вон там, как золото…
Липст обнял Юдите за плечи.
— Это гнилушки. Обыкновенные гнилушки.
— А до чего ярко блестят!
В ночной тишине ясно слышалось, как по железнодорожному мосту прогрохотала электричка. Дорога вынырнула из леса и пошла берегом реки. Над лугами слоился белый туман. Вдали тускло светились окна дач.
— Нам еще долго идти? — спросила Юдите.
— Ты устала?
Юдите покачала головой.
— Мне кажется, у сегодняшнего дня нет конца.
— А мне нет, — сказал Липст. — Мне он кажется слишком коротким…
Через четверть часа они сели в поезд. Электровоз рванул длинную вереницу вагонов и помчал в сверкающий огнями город.
XII
Через несколько дней по пути на работу Липст встретил в трамвае Робиса с Ией. Супруги сияли. Они обменивались туманными полунамеками, и вид у них был подозрительно загадочный, будто им здорово повезло в лотерее.
— Как дела Угиса? — поинтересовался Липст.
— У него последние экзамены, — ответила Ия.
— Скоро дозреет и свалится, — добавил Робис.
— Думаешь, не выдержит?
— Нет. Я думаю, получит аттестат зрелости.
Робис с Ией переглянулись. «Можно ему сказать?» — спрашивали глаза Ии. «Можно. Отчего же нет?» — отвечал взгляд Робиса.
— Мы уже не живем в общежитии. — Ия тут же воспользовалась немым разрешением,
— Сенсация! Дали квартиру?
— Квартиру обещали к осени, — Ия поправила воротник сорочки Робиса. — Пока что мы на взморье.
— Теперь у нас собственный за́мок, — усмехнулся Робис. — Шапар отвоевал для нас у дачного треста на пять лет. С кондиционированным воздухом. Днем подается теплый, ночью — холодный.
— Семнадцать квадратных метров, не считая чердака, — уточняла Ия. — Одно окно выходит в лес, другое — на море. И никакого холода ночью не подается, ты не верь ему. Ночью в комнату подаются комары.
Все это было сказано с улыбкой и оттенком иронии, но Липст прекрасно видел, что они оба совсем ошалели от счастья. Красткалны готовы были скакать и кувыркаться, взявшись за руки, плясать вокруг унылой кондукторши с бородавкой на кончике красного носа.