— Как это — еще успел? — спросил Виктор, пожимая руку Герберта.
— Ты разве не знаешь? — Герберт нагнулся к нему и прошептал: — Кажется мне, что скоро начнется…
— Да, знаю, — ответил Виктор. — Последний натиск.
— Ты так думаешь?.. Ты в самом деле так думаешь?
Герберт Хардекопф носил форму вермахта; конечно, он спорол значок-эмблему и на правом рукаве у него была повязка Национального комитета. Виктор внимательно посмотрел на него. Лицо у Герберта было бледное, утомленное, — видно, он недосыпал. Виктор спросил:
— А вообще-то все в порядке? Ты чувствуешь себя хорошо?
— Даже очень, — смеясь, ответил Герберт. — И чем ближе мы подвигаемся к Германии, тем лучше. Чаю выпьем? Подожди, сейчас вскипячу.
Герберт принялся возиться у маленькой железной печурки, от которой шел теплый дух. Он поставил на нее помятый чайник.
— Да, Герберт, еще немного, и мы с тобой будем в Германии. Вот удивятся твои родители, когда ты вдруг войдешь в дом. Да и бабушка обрадуется.
— Думаешь, они живы?
— Надо надеяться на лучшее.
— Ну, если они живы, то им известно, что я тоже жив.
— Нацисты, думаешь, пересылали им твои письма?
— Кто знает! Но ведь прежде чем отправиться на фронт, я в Москве еще и по радио выступил.
— И ты полагаешь, что твой отец слушает московскую станцию?
— Вовсе нет! Но другие слушают, и они ему наверняка передали.
Виктор уселся на табуретку и начал перелистывать письма, рассматривать собранные в кучу железные кресты, значки и ленты.
— Что-то скажет твой отец, старый социал-демократ, о своем сыне? Ушел солдатом Гитлера воевать против Советского Союза, а вернулся коммунистом?
— Сделает вот такие глаза… Будь уверен.
— Вероятно. Впрочем, как знать, за это время, может, и он переменил свои взгляды, ведь там тоже пережито немало.
— Это мой-то отец? О нет, нет! Плохо ты его знаешь. Однажды он сказал — я никогда этого не забуду: «Я жил и состарился социал-демократом и социал-демократом хочу умереть».
— В таком случае тебе достанется, он тебя будет пилить. О твоей матери я уже не говорю.
— Не будет он меня пилить, — возразил Герберт, — себе он может, если захочет, и впредь отравлять существование, а мне — нет, я знаю, как поступить. А вот и вода закипела.
Герберт налил Виктору заварку, долил кипятком из чайника и придвинул к гостю сахар.
— Да, вот что я хотел еще сказать тебе, Виктор… Будь осторожен в своем танке, как бы под самый конец чего не случилось. Было бы обидно.
— Постараюсь, — с улыбкой ответил Виктор.
— На немецкой земле эсэсовцы будут драться как бешеные.
— Не думаю. Как увидят, что дело идет к концу, так первые постараются спасти свою шкуру.
— Надо надеяться, что эти убийцы нигде не найдут спасения. Мне вспоминается… Знаешь, что сказал один немецкий обер-лейтенант нашему майору? Да еще как нагло — прямо в лицо… Это было несколько дней назад. Я присутствовал при допросе. «Вы небось думаете, что если победили нас, то и войне конец? Жестоко ошибаетесь, пусть только советские войска встретятся в Германии с американцами и англичанами, так сейчас же начнется новая война. Вам бы следовало сделать попытку сговориться с нами, не то, смотрите, американцы опередят вас! Не воображайте, что они станут терпеть в Германии русскую армию…» Знаешь, мне хотелось как следует отхлестать этого наглеца по физиономии. А майор наш только улыбнулся и сказал: «Если эта надежда утешит вас в вашем поражении, что ж, утешайтесь ею. Мы, советские солдаты, во всяком случае, разобьем наголову армию гитлеровских убийц и поджигателей. Перед нами поставлена такая задача, и мы ее выполним».
— Хорошо сказано, правильно! — сказал Виктор.
— Ну, и наглец этот нацист! Он ухмыльнулся, скривил губы и надменно ответил: «Вы еще вспомните мои слова!» Но майор Тусин, как ты знаешь, за словом в карман не полезет. У него всегда и на все есть меткий ответ; он спокойно сказал: «Все в свое время. Не знаю, не придется ли мне в ближайшие месяцы думать о более важных вещах. Но у вас-то как раз будет достаточно времени основательно поразмыслить над тем, что я вам сказал». И велел его увести.
Герберт и лейтенант Мельников, работник политотдела, вышли проводить Виктора.
Речь зашла о предстоящих задачах, и советский лейтенант сказал:
— Нелегко будет переходить на танках Вислу, товарищ сержант.
— Мы форсировали Днепр, а он шире.
— Время-то зимнее, вода холодна как лед.
— Мы, товарищ лейтенант, не купаться собираемся в Висле, а только переправиться через нее.