Ферма Уормвуд — так отец прозвал мой дом, всё ещё держа в уме пенологические ассоциации. (После того, как он попал под машину, я впервые задумалась, что для этого, возможно, имелась своя причина — как и для его неспособности найти достойную работу). По моему поручению мама аккуратнейшим образом осмотрела дом, но так и не придумала, как попасть внутрь или хотя бы продвинуться дальше вестибюля, двери которого всё ещё были распахнуты. Похоже, не стоило и надеяться на то, чтобы поднять стену, снять крышу или открыть хотя бы одно из окон — включая, как это ни странно, и окна второго этажа.
— Не думаю, что он предназначен для детей, Liebchen, — сказала мама, улыбаясь своей нежной улыбкой. — Нам придётся спросить совета в музее Виктории и Альберта.
— Конечно, не предназначен, — ответила я. — Потому он мне и понравился. Я буду принимать гостей, как Прекрасная Отеро.
На следующее утро, когда мама ушла на работу, отец поднялся наверх и принялся толкать и ворочать мой дом своими неумелыми руками.
— Сейчас принесу долото, — сказал он. — Подцепим его с углов, снимем стены, а потом я схожу в «Вулворт» и куплю шурупы и петли. Думаю, у них что-нибудь найдётся.
За это я ударила отца кулаком в грудь. Он схватил меня за запястья, и я закричала, что он пальцем не дотронется до моего прекрасного дома, что он обязательно всё испортит, что силой ещё никто ничего и никогда не добивался. Я знала отца: когда ему взбредало в голову взяться за инструменты, спасти имущество мог лишь скандал, грозящий перерасти в нескончаемый плач, если только он не откажется от своей затеи.
Пока я кричала и буянила, из нижней комнаты, отвлекшись от своих книг, появился Константин.
— Так невозможно, сеструля, — сказал он. — Как я запомню всю эту тридцатилетнюю войну, если ты до сих пор не научилась держать под контролем свои истерики?
Константину, хотя он и был на два года младше меня, всё-таки следовало знать, что я уже не в том возрасте, когда кричат без всякой цели.
— Ты дождёшься, что он заберёт в переплёт все твои книги, подхалим, — завопила я на него.
Отец отпустил мои запястья.
— Ферма Уормвуд может быть спокойна. Я и без неё найду повод сходить в «Вулворт».
И он неторопливо вышел из комнаты.
Константин рассудительно кивнул.
— А, понимаю, — сказал он. — Понимаю, о чём ты. Я пойду заниматься. А ты, вот, попробуй.
И он протянул мне маленькую щербатую пилку для ногтей.
Я провела большую часть утра, крайне осторожно орудуя этой несовершенной фомкой и пытаясь как-то объяснить для себя историю с куклой в окне.
Мои попытки проникнуть в дом потерпели неудачу, и я отказалась принимать любую действенную помощь от родителей. Возможно, к этому времени я уже не горела желанием попасть внутрь, хотя грязь, запустение и апатия кукол, так отчаянно нуждавшихся в том, чтобы их как следует набили и расселили по дому, продолжали причинять мне беспокойство. Разумеется, я долго пыталась закрыть входную дверь, и не меньше времени потратила на попытки открыть окно или найти потайную пружину (эту идею подсказал Константин). В конце концов, я укрепила две створки парадной двери двумя половинками спички; и всё же чувствовала, что такой выход из положения был неподобающе кустарным. До появления более подходящего способа я решила никого не впускать в главную гостевую. Мои замыслы относительно раутов и оргий пришлось отложить: в пыли и паутине не очень-то разгуляешься.
А потом я начала видеть сны о моём доме и его обитателях.
Первый из них был одним из самых странных. Я увидела его спустя три или четыре дня после того, как вступила во владение домом. Всё это время стояла облачная и хмурая погода, так что отец перестал носить вязаный жилет. Затем внезапно загромыхало. Этот раскатистый, вялый, далёкий, прерывистый гром продолжался весь вечер до самой темноты, когда уже невозможно было откладывать наш с Константином отход ко сну.
— Ваши уши привыкнут к шуму, — сказал отец. — Постарайтесь просто не обращать на него внимания.