заметки, как будто я на самом деле писатель, который когда-нибудь напишет о себе и о человеке из библиотеки усадьбы.
Отблески камина мерцали в мягком золоте вина и витиеватых позолоченных буквах на мрачных томах за стеклом книжного шкафа. Ветер глухо колотил и жутко кричал в окна, словно призраки потерявшихся детей, стучащих кулаками по стеклам и умоляющих о впускании. Изредка в дымоходе раздавался порыв ветра, от которого пламя в каминной решётке резко наклонялось вбок. С довольным видом отпивая из бокалов, двое мужчин смотрели на пламя и тихо разговаривали.
«Меня всегда немного интересовало одно, — сказал писатель, лениво постукивая ногтем по стакану и пытаясь казаться немного скучающим по теме. — Вы, ребята, в своих усадьбах здесь, на Грейт-Алфолде... вы трогаете своих тёлок, когда они достигают зрелости? Щипаете их за бока? Сжимаете их остроконечное вымя? Разминаете им их маленькие случные места?» Он помолчал... «А как тёлки к этому относятся? Бьют ли они своими изящными копытцами? Мычат ли они, призывая своих матерей?»
(Некоторые называли меня скучным человеком, но я всегда знал, почему писатель посетил мой особняк.)
Мужчина из графства Сольнок проницательно посмотрел на своего собеседника поверх края стакана. «Вы получите ответ, как только я узнаю, трогаете ли вы, писатели книг в Задунайском крае, своих годовалых свиноматок перед тем, как отправить их к хряку!»
Человек из медье Сольнок ожидал, что писатель в ответ запрокинет голову и рассмеятся, что послужило бы сигналом к повторному наполнению бокалов, а два светских человека похлопали бы друг друга по плечам и приступили к откровенному обмену воспоминаниями.
«А, да!» — ожидал человек из медье Сольнок от писателя, который многозначительно улыбнулся. «А, да! Наши пухлые годовалые свиноматки!»
Их сначала нужно отмыть, большинство из них. Мы укрощаем их бокалом-другим того самого вина, которое у вас в руках. Сначала укрощаем, а потом стоим рядом и смотрим, как их чистят. Или мы трём их собственными руками, если осмелимся; мы трём их до тех пор, пока их окорока не станут красными и блестящими. Потом мы разворачиваем наше собственное мясо, наши куски хорошо просоленного бекона, и мы с пухлыми молодыми свиноматками едим его вместе. И они потом благодарят нас, большинство этих маленьких розовых свиноматок; они благодарят нас со слезами на глазах за то, что мы научили их наслаждаться кусочком старого доброго, хорошо просоленного задунайского бекона.
Если бы писатель произнёс эти слова, тихо улыбаясь и время от времени облизывая губы, то человек из уезда Сольнок ответил бы: «Вы, писатели с другого берега реки, добро пожаловать к вашим упитанным молодым свиноматкам, но здесь, на Большом Алфолде, скотоводство. Наши тёлки не для того выращены, чтобы валяться в ваннах или натирать их задние части мылом. Ноги у наших тёлок длинные, голени тощие, и эти резвые создания устраивают нам весёлую погоню, прежде чем мы их выбросим. Но мы всегда ловим их и в конце концов бросаем. Мы бросаем их, и они размахивают длинными белыми ногами в воздухе, а затем мы подталкиваем тёлок, и они некоторое время лежат неподвижно. И всё же наши молодые коровы полны энтузиазма, и не последнее из наших удовольствий — видеть, как они встряхивают своими красивыми головками и лягаются, когда мы потом выпускаем их на наши пастбища».
Если бы и писатель книг из медье Тольна, и человек из библиотеки в медье Сольнок зашли так далеко в обмене доверительными сведениями, то, возможно, один из них задался бы вопросом: может ли мужчина из всех своих отар свиноматок или телок помнить определенную молодую корову еще долгое время после того, как он отправил ее обратно в свои хлева или на пастбища?
Кто знает, в какие глубины мог завести их разговор писателя и человека из усадьбы? Но, по правде говоря, ни один из них не говорил открыто о тёлках или молодых свиноматках. Писатель говорил о страницах книг, а человек из библиотеки усадьбы – о лугах Америки. Писатель говорил о молодой женщине, которая умерла, а человек из библиотеки – о женщине, которая жива и здорова, живёт на Великой Американской равнине и иногда пишет ему.
После продолжительного молчания, во время которого оба мужчины испытующе смотрели друг на друга, мужчина из уезда Сольнок заявил, что он уже некоторое время собирался исписать несколько страниц и отправить их молодой женщине в Америку, но он боялся, что если он напишет слишком много страниц, кто-нибудь в Америке может сплести эти страницы в книгу с его именем на ней, и тогда жители Америки вполне могут решить, что он умер.