Русло ручья извивалось и петляло. Я был приятно сбит с толку. Я видел серые заборы задних дворов на зелёной вершине скалы, но не мог сказать, на какую часть моего родного района я смотрю.
Я уже представлял себе, как потом смотрю на карту и пытаюсь пройти по ней вдоль ручья, скользя пальцем по странице. Тот день был одним из многих в моей жизни, когда мне хотелось одновременно и затеряться в окружающем мире, и посмотреть на карты, которые объясняют не только, где я был, но и почему я тогда предполагал, что нахожусь в другом месте.
Это был один из многих дней, когда я напоминал себе, что узор улиц и пешеходных дорожек, проложенный по моему району, – лишь один из множества узоров, которые могли бы быть проложены по нему. Ручьи и реки намекали на другие узоры, которых я никогда не видел. Я вполне мог подумать, что смогу вернуться в долину прудов Муни, когда захочу увидеть эти намёки на другие узоры. В 1951 году я и представить себе не мог, что форма самих прудов Муни изменится при моей жизни, чтобы дорога, известная как автострада, прошла по долине, где мальчишки из моей школы плавали голышом, а мужчина ловил сачком полосатиков среди водных растений.
Мы с мальчиком отдыхали на крупнопесчаном пляже у изгиба ручья.
Парень был на несколько месяцев старше меня. Как и у меня, у него, как и у меня, было известно, что у него есть девушка. Но если моя девушка была худой и угловатой, то у его девушки уже были зачатки изгибов. Не встречаясь взглядом с парнем с улицы Магдалины и как можно более несерьёзно я спросил его, приводил ли он когда-нибудь свою девушку к ручью.
Мальчик мог бы рассказать мне любую историю, и я бы поверил или сделал вид, что верю. Вместо этого он опустился на колени и начал разравнивать песок вокруг себя, сначала широкими взмахами предплечья, а затем короткими, веерными движениями кисти, как я делал на заднем дворе между Бендиго-Крик и Хантли-Рейс, чтобы расчистить землю перед строительством ипподрома и конных ферм на моих первых пастбищах.
Мальчик нарисовал веточкой на песке контур женского торса. Плечи и бёдра он нарисовал наспех, но тщательно проработал обе груди, просеяв горсти гальки на берегу ручья, прежде чем нашёл два камня, подходящих для того, чтобы положить их на песчаные холмики в качестве сосков.
Я разровнял свой участок песка и нарисовал фигуру, похожую на ту, что нарисовал мальчик с улицы Магдалины. Пока я насыпал два небольших холмика,
Из-за груди я чувствовал себя неловко. Я предполагал, что фигура, нарисованная на песке мальчиком рядом со мной, изображает его девушку, но не хотел, чтобы мальчик решил, что я рисую на песке девушку с улицы Бендиго. Я не думал, кто это может быть, и даже девочка это или женщина. И даже если бы меня заставили сказать, что женщина на песке – это та, в которую я влюблен, я бы предпочел не говорить, кем был мужчина, стоявший на коленях над женщиной, – я сам или тот мужчина из Европы, который получит ее, как только она подрастет.
Мальчик набросал очертания двух раздвинутых бёдер. Теперь он осторожно опустился на колени между ними и начал пальцами копать небольшую ямку.
Он сделал отверстие глубиной, равной длине его пальцев, и постарался, чтобы отверстие имело аккуратную цилиндрическую форму.
Пока мальчик не начал копать яму, я думал, что он хорошо знаком с женским телом. Теперь же я подумал, что мальчик знает едва ли больше меня. Мне показалось, что мальчик копает в песке яму с крутыми стенками, которую ему хотелось бы найти между женских бёдер, а не гораздо более узкую дыру, которая там была на самом деле.
Он лёг на свою суку. Он просунул руку под себя и, насколько я мог видеть, сделал вид, что достаёт то, что я слышал от него раньше, называя своим качка. Затем он толкнул бёдрами, как, по-моему, он видел, как кобели толкают сук.
Наблюдая за ним, я на мгновение ощутил безрассудство. Мне показалось, что я выкопаю ещё более нелепую яму, чем тот мальчишка, и брошусь в неё, чтобы превзойти его. Но мгновение прошло, и когда мальчишка с улицы Магдалины встал, я уже стёр нарисованные контуры.
Яму засыпать было нечем – я даже не начинал копать песок. Разгладив бёдра и торс, мне оставалось лишь бросить два камешка-соска в пруды Муни, а затем выровнять невысокие холмики грудей с окружающими их равнинами.
От смоковницы возьмите подобие: когда уже ветви ее опали, Нежные, и листья распускаются, вы знаете, что лето близко. Так же и Когда вы увидите все это, знайте, что близко, даже двери.
Даже Евангелие было не одним. Чтение в последнее воскресенье после Пятидесятницы началось с мерзости запустения и с