А на ее ботинках еще осталась пыль пустыни.
Показывая пропуск, Альнери внутренне сжалась — все уже знали, кто она такая, благодаря журналистам и изображениям рядом с правителем на стендах и видеоэкранах столицы. Пропускавший обжег ее пытливым взглядом, в котором было мало уважения и много жадного любопытства.
Ох, лучше бы Кводон ее встретил сам! Но он весь такой занятой, конечно. Правитель.
Форт было видно с берега. Он располагался на одном из островов залива — низкий, приземистый, со следами времени и соленых волн на стенах.
В этом форте ей предстояло жить с ним после бракосочетания. Сможет ли она тогда выходить отсюда одна, без охраны и многосоставного кортежа, скрывающего в своих недрах столько оружия, что можно вести полноценный бой? О таких ей рассказывал Кводон.
Всю ночь она не спала. Гуляла по городу, отчасти приветствуя его, отчасти скучая по оставленной пустыне, в которой ничего не успело случиться. Альнери бродила, наслаждаясь ветром, прохладой, яркими огнями, заглядывая в лица прохожих. Проносились успокоительные и банальные мысли: о том, что ночью люди не похожи на себя дневных, что ночь пропитана вдохновением и иным, теневым взглядом на природу вещей. Эти мысли переключали ее на мирное время, отъединяя от приграничной атмосферы настороженной опасности.
Ее умиляли все мелочи мирного, сытого города: цветы в огромных вазонах, указатели на каждом перекрестке, остановки городского транспорта — кабинки с подогревом, чтобы горожане не простыли, дожидаясь дождливым вечером своего маршрута. Иногда она слышала иностранную речь, встречала туристов со всех уголков мира. Они шли, утомленные впечатлениями, и все же пытались загрести очередную их порцию, схватить, запечатлеть, унести с собой.
Город плыл в потоках электрического света по реке времени, и она плыла вместе с ним.
Попадались ей как приметы будущего — плакаты, с которых смотрела она сама, причем настолько уверенным, зовущим взглядом, какого никогда не было у реальной Альнери, — так и далекого прошлого: памятные таблички на стенах выше ее роста, отмечающие уровень затопления в каком-то бородатом году, когда приливы, отливы и шторма еще угрожали городу. Те времена ушли далеко в историю. Давно уже залив перегорожен дамбами, и мощные их затворы гасят морские капризы.
Иногда она сворачивала в концертные залы, в которых суета только набирала обороты (ибо соотечественники Альнери считали, что лучше всего можно понять музыку именно ночью), топталась возле афиш, раздумывая, не устроить ли себе небольшой культпросвет, но, запутавшись в многообразии предложений, уходила. В одну из таких попыток она заметила Волха. Он стоял, окруженный толпой, и хорошо поставленным голосом с наслаждением вещал о каком-то композиторе. Альнери поспешила тихонько удалиться, пока ее не засосало в музыкально-мистический мирок брата правителя.
А под утро пришла к заливу, знакомиться со своим новым домом.
***
Насколько форт был серым и унылым снаружи, настолько же потрясал великолепием изнутри. Каждый зал был отделан в определенном цвете и по цветам же и назывался — красный, золотой, голубой, сиреневый. Кводон пояснял назначение каждого зала, но Альнери даже не старалась запомнить, подавленная пышностью интерьеров.
— Здесь — зал-кабинет правительницы. Он всегда закрыт, и будет закрыт еще долго... И тебя Ящер вряд ли туда пустит сразу, — Кводон усмехнулся. — Я так понимаю, он несколько травмирован общением с моей матерью. Она принимала участие в управлении, лезла везде, но по-хитрому, исподволь, и успела его конкретно достать. Для него ее кабинет — символ непростых времен.
Альнери кивала, думая о своем.
Неужели она будет здесь жить? Среди людей, с которыми надо быть милой, вежливой, уместной. Встроившись в армейскую экосистему, Альнери уже начала забывать, что это такое.
Кводон и его братья, конечно, другие. В смысле военных штук и прочего они, безусловно, стопроцентные солдаты. Но они жили отдельно, у них были и другие обязанности, и нравы их были мягче.
Все остальные, включая Альнери, попадали в своеобразную атмосферу. Генмоды вербально издевались друг над другом с утра до вечера; регулярно разыгрывали ближнего своего, и порой довольно жестоким образом; рассказывали мерзейшие анекдоты и гоготали над ними, как лошади; соревновались, кто громче пернет или рыгнет. Шелуха цивилизованности осыпалась, порождая особый мир со своими законами и обычаями.
Альнери не представляла, как с таким багажом обосноваться здесь, в святая святых столицы. Полезным из этого могло оказаться разве что умение не показывать слабость и страх.