— Ты никогда не хотел заняться наукой? — спросила Альнери в тот вечер.
— Нет, — равнодушно ответил он. — В кабинете киснуть всю жизнь? Или что ты имеешь в виду?
Альнери рассказала о библиотеке.
— Даже тогда не хотел?
— А-а, ты про это. Нет, не хотел, насколько я помню.
— Но твои записи?..
— Это просто мысли. Не могу же я не думать.
Альнери улыбнулась.
— Все думают так или иначе, но немногие при этом изобретают.
— Мне все равно, что думают или не думают остальные, — с досадой отозвался он. — Это было сто лет назад, зачем ты мне напоминаешь?
В последнее время он часто говорил с ней с раздражением и нетерпением. А нередко вообще смотрел так, будто хотел спросить, что она здесь делает. Альнери это обескураживало.
В тот раз она не стала начинать ссору. Ей все еще хотелось занимать особое место в его жизни. «Как раньше», мысленно добавляла она, пока не сообразила, что никакого «раньше» никогда не было. И тогда, и сейчас он обитал в своем мире, куда привел ее, по всей видимости, вовсе не из любви.
***
Кводон обращался с речами по праздникам, памятным датам, а также по любому хоть сколько-нибудь громкому поводу. Альнери по прежнему присутствовала в эти моменты рядом с ним.
Речи транслировались на всю страну, и все замирали, слушая его. Харизма его в эти моменты была такой накаленной и явственной, что, казалось, ее можно потрогать.
Если бы они только знали, думала Альнери, какой он на самом деле, и каким равнодушным становится его лицо, как только он возвращается к повседневной жизни. Как там он однажды назвал людей — субстратом? Да, так и сказал.
И все же, слушая его вместе со всеми, она невольно воодушевлялась, и дрожь пробегала по ее телу. Все чувства, которые он хотел вызвать в своих слушателях, она испытывала, словно он дирижировал ее мозгом — ненависть к врагам, любовь к своей земле, сплочение с другими, стремление внести свой вклад в общее дело. Из тех, кого знала Альнери, только Ящер, Волх и Красавчик не поддавались магии его голоса. Ящер его попросту никогда не слушал, Красавчик, казалось, был слишком практичен для того, что считал «болтовней», а Волх едва ли не ковырял в носу. Чем больший накал демонстрировал Кводон, тем более скучающий вид принимал Волх.
Но самым равнодушным оставался он сам. Не то что бы Кводон не верил в то, что говорил, скорее, не считал нужным от этого впадать в экстаз. Эмоции он, в полном согласии с Ящером, считал вредными для себя, но необходимыми для других.
Альнери еще не встречала человека, который бы так владел своим голосом. В обычной жизни его речь звучала мягко и ровно, но, ораторствуя, он произносил слова существенно ниже, и тембр его становился каким-то шероховатым.
Когда он говорил о врагах, к Альнери подступала та же тревога, что нес собой гул бомбардировщиков. Опасность была рядом, здесь, повсюду... И только когда он замолкал, она, вздрогнув, вспоминала, что сегодня все так же, как вчера, и никакой опасности нет.
«Гипнотизирует он нас, что ли?» — с раздражением думала она. Ее бесило, что она так легко поддается его влиянию.
В остальное время Кводон регулярно отбывал на какие-то овеянные тайной задания, и тогда Альнери становилось одновременно легче и тяжелее. Легче — потому что ей казалось, что все наладится, стоит ему вернуться.
А тяжелее — потому что она скучала и одновременно изнывала от любопытства.
Порой ей казалось, что он тренирует и инструктирует спецподразделения других стран. Во всяком случае, такое у нее складывалось впечатление по обрывкам разговоров.
Ей же оставалось слоняться по форту с видом потерявшегося ребенка, резко контрастировавшим с ее изображениями на плакатах, откуда она улыбалась с победной гордостью.
***
Иногда по ночам Альнери ходила в зал для представлений, чтобы просто сидеть перед пустой сценой. Это казалось ей метафорой собственной жизни, и горькая ирония, которую она в этом находила, приносила мрачное удовлетворение.
Однажды, ступив в полумрак зала, чтобы посидеть час-другой в тишине, она обнаружила там Волха, брата правителя. Он сидел перед роялем, погруженный в свои мысли.
Он тоже порой жил в крепости, но не постоянно, а словно бродячий кот — то поселялся на время, то мигрировал в полковое общежитие, то в какие-то свои особняки. Волх не мог подолгу оставаться на одном месте.
А иногда вообще исчезал из столицы и отсутствовал неделями, и никто не знал, куда он отправляется. Альнери предполагала, что на задания.
На лице его было расслабленное и теплое выражение, словно у человека, встретившегося после долгой разлуки с друзьями.
— На концерте был? — спросила Альнери.