Вспомнился разговор с Кводоном, когда он приходил навестить ее. Передавал привет от инструкторов и сообщил, что жрецы молятся за ее здоровье. Те и другие советовали ей отдохнуть как можно лучше, прежде чем возвращаться к тренировкам.
— И все же мне хотелось бы, чтобы ты не задерживалась здесь долго, — добавил он.
«Он скучает по мне», — подумала Альнери, и эта мысль наполнила ее счастьем и заставила на мгновение забыть про боль.
— Ведь мы являемся примером для других, — продолжил он, и ее радость померкла. — Мы не должны акцентировать полученные раны и травмы, потому что люди во всем подражают нам. Мы должны держаться так, будто это ерунда, тогда и они не станут жалеть себя.
«Это правда, — подумалось ей. — Хотя есть в этом что-то пугающее... Неужели, если я не вернусь однажды с боевого, он будет вести себя, словно и это ерунда? Чтобы люди не считали чрезмерной жертвой отдавать своих близких войне?»
Но стремление соответствовать той роли, на которую она претендовала, пересилило.
— Я быстро восстановлюсь. Мне и самой не хотелось бы что-то пропустить!
И в конце концов ей начало казаться, что эта новая обязанность быть примером для многих даже придает ей значительности. Однако что-то в этом разговоре было не так, и это заставляло ее снова и снова мысленно возвращаться к нему.
С другой стороны полупрозрачной двери мелькнула тень дежурного врача.
— Эй, Нери, ты жива там?
— Да жива, жива. Нет бы зайти лично убедиться, халявщик.
— Лично — это, знаешь ли, для тебя же хуже. Измерения там всякие, тебе не понравится. Ну пока, живучая ты наша! Умирай не в мою смену, это все, о чем прошу.
Альнери улыбнулась. Хорошо все-таки, что она в лазарете на базе, а не в какой-нибудь столичной клинике с неестественно вежливым персоналом. Среди своих даже поболеть приятно.
А в форте сейчас, наверное, совсем малолюдно. Ящер и вся верхушка отправились на круглый стол в отдаленную провинцию.
— Жаль, что ты все пропустишь, — сказал тогда Кводон. — Он посвящен будущему генной инженерии.
— А я даже рада. Мне бы Ящер по дороге весь мозг вынул. А так пускай тебе вынимает.
— Не вынет. Он отдельно летает.
— Опять? Почему он всегда отдельно?
— Ну как в любом государстве. Если что случится, ключевые для страны фигуры не должны погибнуть все разом. Поэтому летаем отдельно. На всякий случай.
Хоть лавранцы и верили, что бездетный правитель умереть не может, но на всякий случай перестраховывались.
Где сейчас Кводон? С кем он говорит, о чем думает?
Чтобы отвлечься от тоски по мужу, она прочитала все новости, посмотрела отрывки с заседания коллегии жрецов и последние новости о приграничных столкновениях. Там все было как прежде, и как обычно шах много возмущался их вероломством, забыв о собственном.
Альнери нетерпеливо пролистала видео его обращения к родственникам погибшего правителя Ахары и ко всем, кто посмеет поддержать Кводона. Ничего нового в этих речах не обнаружилось. Как всегда угрозы, выпучивание глаз, запугивание.
Позади него зловеще выстроились телохранители — Изгнанники, мрачные ребята с закрытыми лицами, увешанные оружием. Их вид напомнил Альнери приграничную поездку к стоянке кочевников, и она улыбнулась. Изгнанникам все равно, кому служить, лишь бы платили.
Когда шах выразительности ради стукнул кулаком по столу, один из телохранителей приподнял брови — с насмешкой, как показалось Альнери. Это движение выглядело каким-то знакомым. Может, она даже видела этого человека тогда в пустыне — кто знает? Как они только разбираются между собой, кто есть кто, с этими тряпками... Может, действительно по бровям?
Она еще была в лазарете, когда один из генмодов сообщил ей, что Волх ушел из полка.
Глава 16. Менсалир
Альнери сначала даже не поняла — как ушел? Куда ушел?
Колючее слово «дезертирство» не подходило Волху. Кроме того, он составлял важную часть образа «позитивного милитаризма», как лавранцы это называли в обиходе. Таким образом, его решение имело последствия не только для его жизни. Не мог же он этого не знать?
Современники Альнери были крайне религиозны. Они верили в священную взаимосвязь вещей и событий, в сакральную удачу правителей, шахов и королей, в их божественную природу, в благосклонность или враждебность небес. И в их представлении исчезновение брата правителя не сулило ничего хорошего ни стране, ни собственно правителю. Это было событие ужасное, противоестественное, подрывающее многовековую стабильность. Вот если бы он, скажем, просто умер, это восприняли бы намного легче.
Но он исчез. И это означало удар в самую суть лавранской государственной доктрины. Это был вызов ее мощи и власти.