Ну, а в сопровождении советских профессоров я мог с чистой совестью посмотреть картину под названием «Разгульное общежитие». Но, признаться, фильм меня очень разочаровал. Это была тоска зеленая, и мне было ужасно жаль бедняжек актрис. Однако русские были в полном восторге, и, выйдя из кино, они захотели сразу же пойти на другой такой же фильм. Я вместо этого повез их в Национальную галерею, и, по-моему, это им очень не понравилось. Во всяком случае, отзывались они о Национальной галерее нарочито раздраженным тоном. Дескать, не для того они приехали в Америку, чтобы смотреть картины, у них в Ленинграде свой Эрмитаж, и Национальная галерея ему в подметки не годится, и вообще, не пойти ли теперь еще на один порнофильм? Я сбагрил их худосочному парню из советского отдела Государственного департамента, который выразил живейшую готовность показать советским профессорам — за счет американского правительства — все образцы американской свободы творчества, какие только можно найти в грязных кинопритонах злачного квартала Вашингтона.
Затем я ублажал представителей писательского комитета, приехавших в Вашингтон обхаживать конгресс и министерство финансов и добиваться, чтобы налоговое управление отменило какое-то свое вредное постановление, касающееся накладных расходов на писательские поездки и изыскания. Как только у крота из налогового управления выпадает свободная минута, он сразу же точит свои оскаленные клыки и вцепляется в актеров, спортсменов или писателей. Видите ли, несколько крупных литературных зубров зарабатывают бешеные деньги, а потом всячески финтят, пытаясь увильнуть от уплаты налогов с помощью разных жульнических приемов, от которых налоговое управление до смерти любит не оставлять камня на камне. И в результате появляются на Божий свет эти вредные постановления, которые пускают по миру рядовых писателей, не получающих больших барышей. Это, между прочим, моя специальность, так что я взял дело в свои руки и быстренько заставил налоговое управление пойти на попятный. Писатели всем скопом пришли в Белый дом поблагодарить президента, а после этого я проводил их в аэропорт, откуда они улетели в Нью-Йорк, отпуская удивленные замечания относительно его почти человекообразной внешности. И действительно, на карикатурах наш президент выглядит несколько диковинно.
Но какого же черта я согласился поступить на эту должность? Я могу лишь сказать, что я сделал это, повинуясь тому же рефлексу, который в свое время побудил меня работать на Генри Миллера и на Объединенный еврейский призыв. Я был бы сейчас куда зажиточнее, занимайся я все время только своим делом. Мне нравится заниматься налоговым законодательством: это для меня — увлекательная игра ума, упражнение в умении сосредоточиться, схоластическая головоломка, как некоторые места из Талмуда, хотя, конечно, совершенно лишенная свойственных Талмуду интеллектуальной красоты и нравственной глубины. Эта работа доставляет мне удовольствие, однако все это — лишь низменная борьба из-за денег, — борьба, в которой схлестываются тяжелые кулаки правительства и легкие, находчивые умы юристов, которых нанимают большие киты с тугой мошной. За эту работу, если вы умеете ее хорошо делать, платят очень хорошие деньги, но это ужасно выматывающая рутина. Вам приходится самим ставить все точки над «i», не доверяясь своим клеркам. Оставьте в деле хоть одну лазейку, величиной с игольное ушко, — и налоговое управление проедет в нее на танке. Мне платят за то, чтобы я делал свое дело так, что комар носу не подточит.
Поэтому у меня постоянно возникает искушение заняться чем-то другим, если моя жена не возражает. Джен — умная, красивая женщина, и мой брак — лучший на свете. Из моего рассказа вы мало что узнаете о Джен и о моем браке. Джен — это сокровище, не сравнимое ни с Бобби Уэбб, ни со всеми другими моими прежними пассиями; как сказал Толстой, все счастливые семьи счастливы одинаково, так что тут и рассказывать не о чем, и Джен останется для вас, читатель, загадочной фигурой. Мне просто приходит в голову, когда я об этом думаю, что, насколько я могу судить, счастливые семьи так же неодинаковы, как человеческие лица или отпечатки пальцев, но я уступаю Толстому. Что с моей стороны очень великодушно.