Задаю несколько дополнительных вопросов. Варуня отвечает неуверенно, а часто и неправильно, на три с натяжкой.
— Кто хочет что-нибудь добавить? Пожалуйста, Филипаш Цуркан.
Мальчик приглаживает рукой свои курчавые волосы и откашливается с самоуверенностью заправского оратора: мне, мол, высказаться ничего не стоит.
— С моей точки зрения, «Дубровский» — одно из лучший произведений русской литературы. И если проанализировать…
Филипаш материал знает очень хорошо. Но его высокопарный язык невыносим. А вот Андрей Михайлович именно за это и любит мальчика.
Поднимает руку Горця. Он хорошо держится, когда отвечает. Говорит четко, ясно и с увлечением. Украдкой поглядывает на завуча: пусть Владимир Иванович видит, как мы знаем русскую литературу.
Памяти Горци может позавидовать. всякий. И он многое правильно понимает. Но повести «Дубровский» Горця все же не дочитал. Вижу это по тому, как он тщательно обходит заключительные главы. Ну что ж, вероятно, времени нехватило. А пошалить-то когда?
Звонок. Я и не заметил, как прошел час. Минутами даже забывал о присутствии Владимира Ивановича. А он, наверно, отметил каждый мой промах…
Очень хочется поскорее узнать мнение завуча о моем уроке. Это для меня первый экзамен. И сдавал я его человеку с большим педагогическим опытом…
На уроке я был спокоен. Я увлекся работой. Но теперь щеки мои горят. Во время перемены все, как обычно, собираются в учительской. Сегодня я не участвую в общем разговоре — держусь особняком. Сердце у меня сильно бьется. Санда Богдановна лукаво поглядывает на меня и подмигивает Мике Николаевне: полюбуйтесь, мол, герой-то наш! Как волнуется, а?…
Владимир Иванович весел и общителен как всегда. Он шутит, смеется, а потом долго кашляет. До меня, кажется, ему и дела нет. А я будто на горячих угольях. Как мучительно медленно идет время!..
И только после последнего урока Владимир Иванович говорит мне: «Ну, Степан Антонович, теперь мы с вами побеседуем».
И вот мы остаемся одни в учительской. Садимся у стола друг против друга. Владимир Иванович надевает очки, вынимает из кармана свои заметки: несколько Страничек, мелко исписанных карандашом. Некоторые слова подчеркнуты, кое-где мелькают вопросительные знаки…
— Что мне вам сказать, Степан Антонович? — завуч призадумывается. — Несмотря на многие методические ошибки, которые вы допустили на сегодняшнем уроке, можно отметить очень отрадное явление: всем детям было интересно. Кое-кто, правда, вспоминал изредка обо мне, грешном, — улыбается Владимир Иванович. — Но это не в счет. По правде говоря, я и сам увлекся уроком. Да, да, увлекся!
Владимир Иванович поднимается и, опустив голову, начинает ходить взад-вперед по комнате. Потом, остановившись против меня, рассказывает о статье в «Учительской газете», где было сказано, что ни один метод не может считаться совершенным, если учитель не вкладывает в урок всю душу. — Когда он любит свой предмет, то и детей увлекает. Больше страсти, больше души — вот что требуется от педагога. Все остальное приходит постепенно.
— Мне кажется, Степан Антонович, — говорит завуч, — что именно в этом основа вашего сегодняшнего успеха.
А вдруг он хвалит меня только потому, что я молодой учитель? — проносится у меня в голове. — Хочет подбодрить меня.
Владимир Иванович между тем рассказывает мне случай из жизни нашей школы. Он как-то сидел на уроке одного учителя, неважно, какого. Это учитель с большим опытом, на уроке у него было тихо и, формально, все в порядке. Но… даже и половина детей не слушала объяснений учителя. Ученики писали друг другу записки, а когда учитель отворачивался, передразнивали его, несмотря на присутствие завуча. Чем это объясняется? Только безразличным отношением преподавателя к своему делу.
— К сожалению, — продолжает Владимир Иванович, — я не был на тех уроках, когда вы объясняли материал. Очень хорошо, что у вас большое число ребят получает возможность высказаться. По вашим дополнительным вопросам я почувствовал, как вы любите Пушкина и как вам хочется внушить эту любовь и детям. А такие усилия не пропадают даром.
— Но скажите мне, Владимир Иванович, какие я допустил ошибки? — спрашиваю я с трепетом.
— О, и этого было достаточно, — добродушно смеется Владимир Иванович. Он смотрит в свои записки, поглаживая клинообразную бородку.
И тут началось. Почему я не исправляю речь детей? Почему я часто обращаюсь с вопросами к отдельным ученикам, вместо того, чтобы обратиться ко всему классу? Неужели я не понимаю, что прежде всего нужно сосредоточить внимание всех детей на предмете обсуждения? И почему я ни словом не обмолвился о том, что роднит Дубровского с молдавскими гайдуками?