– Вишневский казался нам слишком медлительным, чрезмерно осторожным и кропотливым, – вспоминают о нем прежние студенты. – Нож в его руках мучительно медленно двигался, так и хотелось его подтолкнуть. Мы объясняли его успехи усидчивостью, присущей недеятельным натурам. И кому в самом деле было бы под силу часами отделывать свои препараты? Слов нет, они поражали художественностью отделки, – но к чему, казалось бы, такое изящество? На практических занятиях по оперативной хирургии мы положительно недоумевали: он с трупом обращался словно с больным. Трудно себе представить более бережное отношение, более трогательную нежность к тканям. Много лет спустя, наблюдая его операции в клинике, мы не увидели разницы между нынешним хирургом и прежним прозектором. Те же осторожность и аккуратность. Он тщательно обходил сосуды и нервы, вскрывал ткани послойно, точно изучал анатомию. Малейшая резкость ассистента – слишком ли тот дернул желудок или кишку – вызывала у него недовольство. Бывший прозектор остался верным себе. Его осторожность оказалась продуманной системой. В секционной ее породила страсть к хирургии, а в клинике – уверенность, что бережное отношение к организму больного первейшая обязанность врача.
Неудивительно, что именно у Вишневского явилась решимость покончить с наркозом.
С тех пор как возникла идея обезболивания, утвердилось убеждение, что новокаин никогда целиком не сможет заменить хлороформ. Такие операции, как черепные или на желчных путях, всегда будут сопровождаться усыплением больного. Никто также не решится под новокаином оперировать очаг, где протекает воспалительный процесс: уколы шприца могут открыть дорогу заразному началу в здоровые ткани и породить сепсис. Всюду, где болезнь порождает гнойник, в брюшной ли полости или на теле, анестезия должна уступить свое место наркозу. Хлороформ удерживал важнейшие позиции, препятствие казалось неодолимым.
Какое огорчение – иметь средство облегчить страдания больного и быть вынужденным ему в этом порой отказать!
– Допустим, что это так, – соглашался Вишневский, – пусть тугая струя новокаина может рассеять инфекцию по всему организму. Но почему этого у меня никогда не бывало? В те трагические моменты, когда воспаление брюшины грозило гибелью больному, струя новокаина, наоборот, возвращала умирающих к жизни.
Что это, случайность? Удача? Отлично, он заново проверит влияние анестезии на воспаленную ткань. Все, разумеется, будет сделано осторожно: шприц не коснется воспаленного места и скопления гноя.
Шаг за шагом, от маленького фурункула к карбункулу, от воспалительного очага на теле до гнойника внутренних органов, следовал отважный исследователь.
– Я испытывал глубокую тревогу, – признавался позже ученый, – когда проникал в брюшную полость, залитую гноем. В прошлом у меня были удачные операции подобного рода, и это поддерживало меня. Я не отступал и решительно анестезировал брюшину, эту чувствительнейшую к инфекции ткань.
Новокаин врывался в воспаленные ткани, рассеивал гной по всему организму, и все-таки осложнения не наступали. Очаг воспаления угасал под струей спасительной анестезии. Предполагаемая слабость местной анестезии оказалась ее преимуществом. Извечное опасение хирурга открыть микробам доступ в кровеносную систему, вызвать сепсис у ослабленного операцией больного в этих случаях не оправдалось.
Долгое время Вишневский не рисковал применять анестезию при операциях печени и желчных путей.
Это не было недоверием к собственным силам. На пути ученого стояла другая преграда – утверждение хирурга Керра, его решительное «нет». «Врач, который найдет средство, – утверждал он, – соединяющее в себе преимущества эфира и хлороформа без их недостатков – поражать легкие и сердце, печень и почки, – будет лучшим хирургом своего времени и заслужит не одну, а десять Нобелевских премий». Так говорил человек, проделавший тысячи операций на печени, не раз наблюдавший пагубные свойства наркоза без малейшей надежды найти выход из тупика. Мог ли Вишневский быть настолько нескромным, чтобы приписать себе заслугу, о которой говорил Керр, или не посчитаться с его мнением?
«Он, конечно, был прав, – уверял Вишневский себя, – ведь никто еще в истории такой операции под местной анестезией не делал».
Вишневский до тех пор покорно следовал суждению немецкого хирурга, пока предположение, далекое от научной строгости, не овладело им: «Керр был огромным и грузным, руки большие, движения неуклюжие, – может быть, поэтому у него не выходило?»
Трудно себе представить менее убедительное предположение. Всему миру известно, что физические достоинства и недостатки хирурга нисколько не повинны в действенности анестезии…
Операция на печени была проведена Вишневским блестяще, ни одного стона больной не проронил. Само собой разумеется, что успех оператора не вытекал из благодатных преимуществ его конституции перед конституцией Керра.
Когда молодые врачи спросили Вишневского, что дало ему уверенность в том, что можно оперировать печень под местной анестезией, он объяснил:
– Чем больше я приглядывался к органам и тканям, тем более убеждался, что они как бы отгорожены друг от друга, заключены в тканевые футляры. Природа словно создала это приспособление, чтобы облегчить нам анестезию. То, что возможно в полости живота, решил я про себя, должно успешно осуществиться и в полости любого органа.
Мысль о том, что удачи и неудачи хирурга в большой мере зависят от него самого, от того, в какой степени он Щадит организм, уже не оставляет Вишневского. Теперь во всякой неполадке за операционным столом и в плохом самочувствии больного в постели, после операции, он ищет в первую очередь собственную вину.
У больного после удаления аппендикса началась закупорка вен на ногах. Много времени спустя то же самое повторилось с другим. Трудно предположить взаимосвязь между отростком кишечника и образованием тромбов в сосудах ноги.
«Я в последнее время стал невнимателен, – решает ученый, – грубо оперирую, нехорошо… Толчкообразные уколы шприцем могли ранить ткани, холодный новокаин тоже мог стать источником травмы».
Он вырабатывает плавность в манипуляциях, начинает применять теплый раствор новокаина, и осложнения больше не повторяются.
В 1922 году малоизвестный провинциальный профессор сделал на съезде хирургов в Москве сообщение об операциях на желчных путях под местной анестезией. Он привел материал двадцати двух случаев обезболивания и твердо настаивал, чтобы больных с желчнокаменной болезнью, особенно страдающих печенью, оперировали по его новому методу, именуемому «ползучим инфильтратом».
Знаменитый уролог, бывший лейб-медик, неожиданно заинтересовался провинциалом.
– Кто был вашим учителем? – спросил он его.
– У меня не было учителей, я сам учился.
Ответ был странный, но хирурга не очень смутил. Бывают, конечно, и такие явления, суть не в этом, – то, что профессор сегодня сообщил, очень важно и любопытно. Не согласится ли Вишневский сделать и съезду урологов такой же доклад? Было бы истинным несчастьем, если бы отечественная урология не познакомилась с методом ползучего инфильтрата.
Казанский профессор не преминул согласиться и выступил с сообщением об оперативном удалении предстательной железы под местной анестезией. Вслед за докладчиком взял слово председатель урологического съезда, бывший лейб-медик, всеми признанный авторитет в урологии. Он деликатно намекнул, что метод Вишневского – очередной перепев неудавшейся теории Шлейха. Собственный опыт дает ему основание усомниться в верности того, что здесь было доложено. Оппонент не сердился, ничего оскорбительного о докладчике не сказал и все-таки многого добился: новый метод анестезии был скомпрометирован, едва он явился на свет.
Какая нелепость сравнивать слабые попытки неудачника немца с законченным методом, благодетельным средством оперировать без боли людей! Ничего общего! Наука немыслима без преемственности идеи, но кто осмелится утверждать, что в методе ползучего инфильтрата есть что-нибудь из принципов Шлейха…