За исключением пяти зданий, в которых размещался центр управления тюрьмой, оружейный склад, и помещения для охраны, остальная часть строений использовалась как камеры для заключенных. Каждый из бараков состоял из сорока тюремных камер, и был защищен дверью из тяжелого титана. Серые, нешлифованные двери были идентичны: метр в ширину, два в высоту, и пол метра в толщину. Единственная узкая щель примерно двух сантиметров в высоту и пятнадцать в длину, нарушала монолитность поверхности каждой двери в полуметре от верхнего края.
В одной из камер здания, известного заключенным как Барак 6, Стивен Гарровик лежал с открытыми глазами на верхней койке двухъярусной кровати. Более похожая на гамак, нежели на настоящую кровать, она была сделана из груботканого материала, и ее матрас оседал под весом его тела. Хотя она была достаточно удобной, и намного лучше других мест, в которых ему приходилось спать со времени своего пленения.
Солнечный свет, проникнув через щель в двери, скользнул по его лицу, и разбудил его на несколько минут раньше, как делал почти каждое утро. Гарровику редко выпадала возможность поспать до того, как охранники протрубят трижды, сигнализируя о начале нового дня.
Лежа в почти полной темноте, он прислушался, пытаясь определить, спит ли еще на нижней койке его сокамерница Сидни Эллиот или нет. Темп ее дыхания говорил о том, что не спит, но он не стал ничего говорить. Таково было их давнее молчалиое соглашение: никто не заговаривает пока не прозвучит горн, на тот случай, если кто-нибудь из них спит. Несколько часов непрерывного сна были тем, чем дорожили в местах столь же лишенных покоя, как эта адская дыра, которю они восемь лет называли домом.
Восемь лет.
Из- за необходимости Гарровик давно отбросил все ощущения неверия, когда пришел к пониманию сколько лет он провел в плену. Теперь продолжительность его заточения была простым фактом, давно признанным и ничего больше. По прошествии первых трех лет он оставил все надежды когда-либо вернуться домой или снова увидеть свою семью. Задерживаться на отчаянии, которое почти всегда сопровождало такие мечты, было опасно в окружении, когда и охранники, и товарищи по заключению выискивали любой признак слабости. Его мысли были прерваны звуком горна из внутреннего двора тюрьмы. Три сигнала эхом отозвались во влажном утреннем воздухе, и отразились внутри камеры.
– Встань и сияй, – сказал он садясь.
Его правая рука рефлекторно двинулась, чтобы потереть гладкую макушку. Пытаясь избавить население тюрьмы от различных видов клещей и блох, с каждого заключенного удаляли все волосы на теле по меньшей мере раз в две недели, и чаще, когда погода становилась более теплой.
– О да, – ответила Сидни Эллиот; ее голос не был глухим ото сна, и это подтвердило Гарровику, что она действительно бодрствовала. – Еще один великолепный день в Шангри-ла.
Гарровик улыбнулся сухому юмору, пока Эллиот поднялась со своей нижней койки, и потянулась. Он не мог не заметить ее съежившейся фигуры в тусклом свете, который давала щель в их двери, а также круги под глазами, которые выделялись даже на фоне ее эбонитовой кожи. Он предположил, что она перенесла еще одну схватку с бессонницей, в третий раз за последние пять дней. Эти нападки за последний год участились, хотя Элиот никогда на них не жаловалась. Гарровик спросил ее об этом, когда в первый раз заметил ее состояние, но она отклонила все расспросы.
– Мне нравится не спать до поздна, читая хорошую книгу, – язвительно заметила она однажды.
Уроженка сурового климата Марса, и офицер службы безопасности «Гагарина», Эллиот когда-то была воплощением превосходной физической формы. На борту корабля она была сильным атлетом, добиваясь успеха во многих добродушных спортивных соревнованиях. Ее мастерство в невооруженном бою дало ей репутацию другого рода: которой члены экипажа удостаивали того, на кого, как они знали, можно было положиться в тяжелой ситуации. Будь то подозрительные аборигены при первом контакте, или ссора в баре на Аргелиусе, экипаж «Гагарина» всегда считал тактическим преимуществом, когда за их спинами приглядывала Сидни Эллиот.
Однако, как и у Гарровика, как у остальных пленников, тело Эллиот давно уступило разрушительному действию лет плохого обращения и неподходящей диеты. Хотя за последние несколько лет стали заметны улучшения в отношении к ним, их все еще кормили исключительно так, чтобы можно было выжить и остаться достаточно здоровым, чтобы работать и сопротивляться различным болезням. Звук открывающегося дверного замка привлек внимание Гарровика. Дверь распахнулась, затопив крошечную камеру утренним светом.
– Время завтрака, – сказала Эллиот, хлопнув руками, чтобы подчеркнуть смысл сказанного, когда пара вышла из камеры. – Вообще-то я очень надеюсь на омлет из ктарианских яиц и большой стакан вкусного апельсинового сока.
Гарровик фыркнул, когда они шагнули на помост, проходящий по всей длине их тюремного блока.
– Продолжай мечтать, Сид.
Гарровику, который сам был офицером безопасности, понравился этот юный энсин, как только она появилась в команде «Гагарина». Только что из Академии и школы службы безопасности Звездного флота, Эллиот выказала больше нахальности и уверенности, чем было у него во время его первого назначения на борту «Энтерпрайза». В то время как ему пришлось учиться этой самоверенности, Эллиот ее просто излучала. Но это было не высокомерие или дерзость, а хладнокровное поведение человека, демонстрирующего уверенность в своих способностях.
Вместе примерно с тысячей других заключенных они ждали начала утренней смены. Каждый день они выстраивались в шеренгу, и центральный компьютер тюрьмы проверял присутствие каждого. Это делалось с помощью металлического обруча, закрепленного на каждом заключенном. Гуманоиды носили это устройство на правой лодыжке. В каждый обруч был встроен крошечный радиопередатчик, контролируемый компьютером.
Это было эффективное средство наблюдения, потому что каждый день население тюрьмы рассеивалось более чем на несколько километров над и под поверхностью планеты. И не было ни малейшего способа избавиться от этой штуки, разве что отрубить руку или ногу, на котором он был закреплен. Радиопередатчик делал мысли о побеге более чем сомнительным. Даже если бы беглец каким-то образом смог бы уйти от охраны через единственный вход в тюрьму или по стене и через силовое поле, окружающее ее, компьютер мог отследить этого человека по всей планете.
– jaH!
Единственный окрик, приказывающий заключенным спуститься с помостов и шеренгой отправиться за утренней пищей, пришел от одного из охранников клингонов со внутреннего дворика перед ними. Независимо от того, куда шли заключенные: столовая, шахты, или купальни – они всегда делали это строем. За исключением работы в шахте, или каких-либо других нарядов, заключенным не разрешалось перемещаться независимо, если только такое разрешение не было дано. Нарушение этого самого основного правила влекло суровое наказание со стороны охранников.
Пока он двигался вперед следом за ригелианцем, Гарровик бросил взгляд через внутренний двор на здание напротив. Там он мог разглядеть силуэты Роберта Кавагучи и Синака, еще двух членов экипажа «Гагарина». Они тоже смотрели в его сторону, и трое мужчин поприветствовали друг друга едва заметными кивками.
Жить чтобы увидеть еще один день. Он знал, что не увидит другую пару выживших с «Гагарина», пока они не доберутся до столовой, где они соберутся за одним столом и найдут утешение в компании друг друга. Пока что у него не было доказательств в поддержку теории, в которую верил Гарровик: что шестеро из них были все что осталось от пятидесяти человек.