– Девочки, у нас, на Руси, с утра не готовят. Так что давайте привыкать к нашим обычаям. Берите, кому что приглянется… – Открываю сахарницу. – Тебе кофе или чай?
Аора задумывается на мгновение, потом решительно встряхивает головкой:
– Чай.
– А мне – кофе… – тянет Юница.
Достаю молоко из холодильника, развожу растворимый порошок в кипятке, добавляю сахар и доливаю молоком. Пододвигаю дочери:
– Пробуй.
Она делает глоток, счастливо жмурится:
– Вкусно!
Ухватывает здоровенный бутерброд с ветчиной, вгрызается зубками. Потом вроде как хочет опять высказаться, но, поймав предостерегающий мамин взгляд, просто жуёт, запивая кофе. Аора, в противоположность ведущей себя расслабленно в домашней обстановке дочери, немного напряжена. Держит спинку прямо, демонстрируя безупречную осанку, чуть отставляет мизинчик, когда подносит чашку к губам. Я просто улыбаюсь. Хорошо-то как!..
Потом жена моет посуду, мы совместно подбираем дочери кое-что из одежды, чтобы выйти на улицу и до шлёпать до рынка, находящегося на другом конце города. Наконец все готовы, и мы чинно выходим из дома. Жена держится за мою руку, алея смущением, а Юница весело топает впереди нас. Время от времени оглядываясь и проверяя, здесь мы и правильно ли она выбирает путь. Я же просто доволен. И тем, что дочка на удивление быстро и безоговорочно приняла факт того, что её мама теперь и моя жена. И тем, что, глядя на снующих по улице молодых девушек, которых на удивление много, по сравнению с теми временами, когда я покидал Новую Русь, Аора постепенно сменила смущение на любопытство.
Вот и рыночная площадь. Впрочем, она просто так называется. Сейчас это громадный, по нашим меркам, торговый центр в два этажа. Первый – продовольственный, как я вижу. Отлично, теперь я знаю, да и жена теперь тоже, где можно пополнить холодильник. Ну а второй – вещевой. Там же и бытовая химия, косметика и прочие необходимые вещи. Словом, всё, что непродовольственное.
Мы поднимаемся сразу наверх по широкому пандусу, потому что продуктов дочь натащила на месяц, забив холодильник так, что дверцы еле закрываются. И вот – торговые ряды. Висят на вешалках платья, блузки, рубашки, отдельно – носочки и носки, упакованные в целлофан дамские колготки и чулки. Моя жена снова заливается краской, но замирает на месте, потому что две молоденькие девчонки живо обсуждают между собой достоинства фасона ночных рубашек на русийском. Даже ушки шевельнулись. Эти двое явно из Империи, кто-то из наших себе добыл. Незаметно смещаюсь к ним, моя половина слушает, но когда те начинают обсуждать достоинства своих мужей, вспыхивает, утаскивает меня в детский отдел. Юница уже давно там и не может оторваться от невероятных, по её мнению, нарядов. И там действительно есть на что посмотреть – наши швейники стараются, вкладывая в работу всю душу.
У меня отличное настроение: мы не деградируем, наоборот! Как я вижу, работают люди, и дела у нас двигаются в лучшую сторону. Цены, кстати, довольно забавные. Для меня, привыкшего к многонулевым в России, здесь единичные цифры в три – пять, максимум – семь рублей! Впрочем, они очень похожи на русийские. Там, правда, и меньше встречались, но не намного…
Смотрим одежду для дочери, потом – для жены. Она старается выбрать себе всё подлиннее да посвободнее, но тут находит коса на камень. Скоро Аора станет выглядеть на семнадцать лет, потому что гигантская клубника – обязательное блюдо в рационе русов, то есть нас. И носить платья «для старушек» я не собираюсь ей позволять. Тем более, имея такую фигуру и внешность… Могу я, в конце концов, похвастать своим сокровищем?!
Юница весело прыгает на одной ножке по выложенной камнями дорожке и вдруг замирает от удивления – ничего необычного, кроме одного: почему-то знакомая мне девочка едет на дамском подростковом велосипеде. Дочка зачарованно следит за ней, а та, краешком глаза заметив нас, вдруг тормозит, затем велосипед летит в одну сторону, а девчушка прыгает на меня, опешившего от удивления, и радостно кричит:
– Дядя эрц! Ты вернулся!