Возвращение к столу было не просто стремительным, оно было молниеносным. Только в заветном глотке прямо из горлышка Семирядин видел спасение для себя лично. И он сделал этот глоток, предварительно лихо свернув пробку с бутылки. Но в этот момент, скрипнув, самостоятельно развернулось низкое кресло с высокой спинкой, стоящее на одной массивной крутящейся ножке.
Андрей подавился водкой и непроизвольно закашлялся. Страх пришел прежде, чем он осознал увиденное. В его кресле, поигрывая пистолетом, сидел Лавриков. Он с усмешкой — усталой и брезгливой — разглядывал своего визави. То есть самого Семирядина.
— Опасно, конечно… — негромко произнес Федор Павлович. — А если учесть, что ощущение опасности или безопасности зависит совсем не от того, что действительно происходит…
— А… А от чего? — Рука Андрея, по-прежнему сжимавшая узкое горлышко поллитровки, заметно подрагивала.
— Думаю, от того, что варится в наших мозгах, — философски просветил его Лавриков. — Но с этим процессом у вас не все в порядке. Да, Андрей Матвеевич?
Семирядин поспешно сделал новый обжигающий горло глоток и поставил бутылку на стол. Нервная дрожь в руках от этого не прекратилась, но понемногу Андрей начинал успокаиваться. Присутствие в квартире живого человека, пусть даже и с огнестрельным оружием в руках, подействовало на него благотворно. Куда страшнее для Семирядина было сейчас ощущать себя в обществе бестелесных привидений. Галлюцинации пугали его больше, чем реальная опасность.
— Да… Возможно… — через силу выдавил он. — Полоса нервных потрясений… Когда умирает близкий человек, о, сколько усилий нужно, чтобы приспособить свой образ мира к изменениям… Эти усилия — скорбь. А скорбь изнуряет. Изнурительно высасывает… — При желании он мог тоже здорово ораторствовать и сыпать красивыми словечками. Однако пора было перейти и к более насущному вопросу. Что Андрей Матвеевич и не преминул сделать. — Зачем пистолет, Федор Павлович?
Лавр криво ухмыльнулся.
— У вас своей теории философской нет про оружие? — саркастически поинтересовался он.
— Нет… Зачем?..
— А зачем пистолеты промышленность выпускает? — Федор Павлович был явно настроен побалагурить. Вот так, наверное, и кошка играет с мышкой перед тем, как задушить ее острыми коготками. — Станки работают, зарплату слесарям платят. Не просто же так, не на ветер деньги. Да пули еще… Да чтоб калибр совпадал… Индустрия целая, господин Семирядин! Конвейер! Зачем это? Чтоб сыскаря старого и девчоночку в будке положить? Ни за что, на всякий случай, да?..
Андрей удивленно заморгал глазами. Вряд ли бывший криминальный авторитет шутил с ним таким замысловатым образом. Вид у Лавра, напротив, был вполне серьезный и даже пугающий. Но то, о чем он рассуждал сейчас, вроде не имело под собой никакой реальной подоплеки. Бред какой-то.
— Не понимаю — о чем слова… — совершенно искренне признался Семирядин, опускаясь в кресло напротив. Рука снова потянулась к бутылке, но зависла в воздухе. Андрей передумал. Решил повременить с этим процессом пару минут. — Я мухи не обидел, мать только в гроб загнал…
— Матерей мы все потихоньку… — сокрушенно покачал головой Лавриков.
— А какой сыскарь? Какая девчонка?.. — Семирядин поморщился. — Им мальчишка нужен, а девочка — нет. Не нужна.
— Кому? — Лавр подался вперед.
— Псу наглому и сучке его… — с чувством бросил Андрей и тут неожиданно почувствовал, что расслабился. Полностью расслабился. Будто выплеснул накопившуюся в нем желчь, и от этого заметно полегчало. Даже голос зазвучал по-другому. — Прикончить хочется меня — давайте, — бесстрашно заявил он. — Может, оно к лучшему. Чуть сбился с дорожки. Совсем чуть-чуть… И — устал сразу.
— И партнера, да? — осведомился Федор Павлович. — Владимира… забыл отчество.
— Они. — Андрей кивнул. — С моего ведома.
Теперь он уже ничего не скрывал. В эту минуту Семирядину стало все равно, что будет с ним дальше. Иногда человек достигает такой кульминационной точки. Лавр это почувствовал. Он направлялся сюда с твердым намерением разобраться с Андреем Матвеевичем как мужчина с мужчиной, но сейчас злость и ненависть по отношению к этому морально убогому человеку схлынула. Ствол в руках Лаврикова качнулся, и дуло смотрело теперь не в грудь Семирядину, а ему под ноги.
— Я тебя приканчивать не хочу, — признался Федор Павлович. — Противно. Ты, должно быть, и без меня на очереди. А если нет — сам себя кончишь. Уже начал.