Касатик не стал ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога. Время свое наверняка дорого ценил. Но уже первых его слов было достаточно для того, чтобы подтвердить ту самую догадку Лаврикова, которая возникла у него еще там, в тени раскидистой яблони. Касаткин приехал вести речь именно об «Империи» и о тех событиях, что происходили на ее фоне.
— Не в моих правилах так… — Видно, и самому вору в законе нелегко давалась эта беседа. — Даже против правил… Но с другой стороны, я не требую снова, чтоб ты к Кекшиеву лез. Просто отдай чужим людям чужие бумажки, и мальчонка пусть подпишет что-то… Даже в твоем присутствии, мальчонку отдавать не надо… — Касатик не выдержал и отвел взгляд. Хмуро уставился в противоположное боковое окно. — Будь добр, Федя, уважь. Куча проблем решается одномоментно. И деньги общаковские целы. И Хомут выходит… И тебе уважение и почет с низкими поклонами. — Он замолчал, ожидая реакции собеседника. Но Лавр будто отключился, целиком погрузившись внутрь себя. Это начинало нервировать Касатика. — Не надо молчать, Лавруша, — продолжил он. Разговор на то и разговор, что двое мнениями обмениваются, а не один трындит, как монолог в театре.
— Какие же тут мнения, Касатик? — печально усмехнулся Федор Павлович.
— Верно, — не стал спорить тот, прекрасно понимая, что имеет в виду его собеседник. — Тут двух мнений быть не может. И вариант всего один. Надо сделать что просят. А уж потом мы к этой компании приглядимся. И плотно приглядимся. Еще пожалеют, что ко мне сунулись.
Лавр выудил из кармана сигарету, но прикуривать ее не стал. Просто механически перекатывал ее между пальцами и тупо созерцал пространство прямо перед собой. Взгляд депутата Государственной думы был при этом совершенно пустым и отрешенным. Касатику очень хотелось предугадать ход мыслей бывшего коллеги, но он не мог этого сделать. Лавр прекрасно умел скрывать бушевавшие в нем чувства и эмоции. Всегда старательно прятал их вот под такой маской внешней отрешенности. Ситуация была патовой. Если не сказать больше. Несколько крошек табака из разминаемой пальцами сигареты просыпались на пол салона и туфли Лаврикова. Касатик не заметил этого.
— К тебе ведь от зампреда комитета Государственной думы не постеснялись сунуться! — саркастически заметил Лавриков, отчаянно хватаясь за последнюю спасительную соломинку.
Но этим, как оказалось, тертого калача, каким без сомнения и являлся многоуважаемый господин Касаткин, не прошибешь. Он беззлобно улыбнулся, достал из кармана упаковку жевательной резинки и отправил в рот одну из небольших мятных подушечек. Ритмично заработал челюстями, и Федор Павлович невольно отметил для себя идеальное состояние зубов криминального авторитета.
— Эка невидаль!.. — небрежно взмахнул рукой Касатик. — Как говаривал один наш коллега: «Чем выше я поднимался, тем больше находил грязи».
— Кто же у вас такой наблюдательный? — не смог удержаться от иронии Лавр.
— Не у нас, а — вообще, — безмятежно парировал собеседник. — Дон Корлеоне, Лавр.
— Дон… — Федор Павлович поскреб пальцами подбородок. — Вспомнил… — Но тут же, вскинув голову, он открыто уставился в стальные глаза Касатика. — А если я откажусь?
Вор в законе нахмурился. На мгновение даже замерли его двигающиеся челюсти, перемалывающие жевательную резинку. Касатик откинулся всем корпусом на спинку сиденья и сцепил пальцы рук у себя на животе. Сейчас он совсем не походил на забавного старичка в спортивном трико и стоптанных тапочках. Для выхода нынешний криминальный авторитет облачился в светло-зеленый двубортный костюм, идеально подогнанный по его справной фигуре, и в серый галстук с зелеными ромбиками. Очень представительно получилось. И главное, стильно.
— А ты даже отказаться не успеешь, — сказал Касаткин вполголоса. — И все, что надо, без тебя произойдет. Вопрос уж очень острый. Как заточка. Не надо даже думать об отказе. То есть подумать ты, конечно, можешь. И я тебе времени дам до послезавтра, чтобы ты созрел, совесть свою убаюкал, если надо… — Авторитет снова заработал ровными белыми зубами. — Но решение будет таким: в четверг к двенадцати закрыть вопрос.
Это уже был приговор. Причем окончательный.
— Говорил, мы параллельно живем. — Сигарета Лавра, так и не побывав у него во рту, вернулась обратно в боковой карман.
— Хорошо, что ты запоминаешь мои слова, — не остался в долгу Касаткин. — Но… В школе геометрия — евклидова, прямая. А в жизни получается — по Лобачевскому. Извилистая геометрия… Я ведь соображаю… — Вор в законе понизил голос до шепота. — Понимаю тебя, хоть и не в курсе тонкостей. Чувствую, что-то ты предать должен или нарушить обещание. Однажды по правилам ускользнул от подлости, но теперь… Дважды не бывает. Перетерпи. Один раз Бог простит. — С этими словами он дружески и энергично хлопнул Лаврикова по колену. Вроде как подбодрил. — И ты прости уж за поздний визит и… ультиматум. Поеду. Рано привык ложиться, а нам еще пилить и пилить по этим сумасшедшим дорогам… Четверг. До двенадцати. Не оплошай.