— Понимаю.
— Так что помните: вас охраняет родная российская милиция. И если что-то в Форсе вам покажется подозрительным, мы всегда готовы вас выслушать.
— Хорошо…
— Всего вам доброго, — Солодовников ушел.
А Тамара схватилась за голову. Час от часу не легче. Как она поняла, новый следователь порекомендовал ей, в случае чего, стучать на Форса. И если она не будет этого делать, на нее с радостью навесят какое-то из его грязных дел. А если будет — то противопоставит себя самому Форсу.
И еще неизвестно, что страшнее.
Астахов снова рассматривал новые Светины картины. И они ему нравились все больше.
Он всегда так делал. Смотрел картины. Потом на какое-то время забывал о них. Просто выбрасывал из головы. А потом вновь смотрел. И уже тогда принимал окончательное решение.
А решение было такое — в Свете действительно проснулась художница. Еще не оформившаяся, но очень перспективная. Вот именно сейчас, когда она начала быстро расти, ее нужно нагружать работой. Что бы ей заказать?..
Портрет Олеси! Да, конечно. Хочется, чтобы в кабинете она всегда была рядом, даже когда уходит. К тому же сохранить любимую для истории, для вечности — приятное дело.
Для Светы такой заказ стал приятной неожиданностью. И признанием ее таланта. Ведь она всегда так уважала главного управского коллекционера — Астахова. Вот только работать с Олесей оказалось очень трудно.
Для того чтобы быть моделью, нужно обладать изрядной самоуверенностью. А в Олесе этого не было. (После тюрьмы вообще трудно оставаться самоуверенным человеком.) И оттого, садясь напротив холста, она всегда зажималась.
— Олеся! — в очередной раз окликнула ее Света.
— Что?
— Ну, Олесь, ну что ты делаешь? Раскрепостись. Пойми, главное — чтоб ты чувствовала себя естественно. Поэтому располагайся, как тебе будет удобней.
В комнату, ставшую мастерской, вошел Астахов.
— Коля, как мне лучше сесть? Помоги! — обратилась Олеся к любимому.
— Олесенька, я не знаю. Когда тебе человек нравится, он нравится в любом виде, как бы ни сидел… Спроси у художника. Художнику виднее.
— Что значит виднее? Я и на всех фотографиях получаюсь просто отвратительно…
— Ну, фотограф — это же не художник, — успокоила Олесю Света. — Хотя и фотограф обязан быть им, но не всегда так получается…
— А в чем разница?
— Ну, художнику важно уловить внутренний мир человека. Его сущность…
Иначе нет художника, а есть только принтер ручной работы…
Пока женщины беседовали, Астахов решил, что лучше выйти из комнаты — пусть они сами друг с другом договариваются.
— О! Стой! — услышал он уже из-за двери Светин возглас.
Олеся замерла.
— Стой, Олеся, вот, кажется, ты села, как нужно. В глазах что-то появилось…
И Света заработала с неимоверной быстротой.
В кабинет следователя Солодовникова Кармелита вошла в сопровождении Максима.
— Здравствуйте. Можно?
— Добрый день, — сказал Ефрем Сергеевич.
— Я хочу сделать заявление! — Кармелита была решительна, как никогда.
— Я готов выслушать вас. И помочь вам. Что у вас случилось на этот раз, Кармелита?
— Помните, во время нашей последней встречи вы интересовались, знаю ли я, кто такой Удав на самом деле.
— Да. И вы сказали, что не можете назвать конкретное лицо. Что-то изменилось за это время?
— Все изменилось! Теперь я точно могу сказать, что Форс и Удав это одно и то же лицо.
— Да-да, — вступил в разговор Макс. — Простите, а вы не могли бы сразу зафиксировать показания Кармелиты?
— Погодите, господин Орлов, у нас еще не выяснены все вопросы.
Зафиксировать-то я могу что угодно. Вот только нужно понять, какие у меня есть для этого основания. Итак, Кармелита Зарецкая, что вас заставило изменить свои показания?
— Меня запугивали.
— Запугивали тогда или теперь?
— Ну конечно, тогда! — возмущенно сказала Кармелита. — Форс-Удав и его подручные запугивали. Угрожали убить Максима. И поэтому я говорила то, что говорила. А теперь, когда погиб человек, Розаура, я поняла, что больше не могу так…
— Хорошо, я вас понял. Давайте тогда разберемся в ситуации поконкретней. Кто вас запугивал?
— Форс, и те двое, его сообщники.
— Простите, а как он мог вас запугивать, если до недавнего времени находился под стражей…
— Да говорю же вам, что тогда это делали его сообщники.
— Ну так, может, это была их личная инициатива?
— Да нет, я точно знаю, что приказывал им Форс.
— Откуда такая уверенность?