— Хорошо, я согласна. Вот только… — и Кармелита немного замялась.
— Что, любимая?
— Вот ты говоришь, что ты так воспитан, да? А как ты воспитан, я не знаю… Вот ты знаешь и моего отца…
— Даже двух, — улыбнулся Максим.
— …Даже двух. Знаешь, как я росла. А я о тебе ничего этого не знаю.
Не знаю ничего о твоих родителях…
— Да это неинтересно.
— То есть как это — неинтересно? Очень даже интересно познакомиться с мамой и папой моего будущего мужа!
— Я тебя обязательно как-нибудь с ними познакомлю.
— Что значит "как-нибудь"? А на свадьбу их приглашать ты что, не собираешься?
— Я не хотел об этом говорить, Кармелита, но… В общем, в моей семье тоже все очень непросто. Думаешь, я случайно живу один тут, в чужом городе?
И Максим поведал самому дорогому для него человеку о сложных взаимоотношениях со своими домашними. Нет, он, конечно, не сказал ни о ком ничего дурного. Но Кармелита поняла, что из всей семьи единственный по-настоящему дорогой для него человек — это младшая сестренка.
Однако Кармелита затаила мысль обязательно пригласить на свадьбу всех Максимовых родственников. Ну, хотя бы для того, чтобы в честь такого события помирить их с Максимом.
Рассвело. С краю чистого поля стояла маленькая палатка. Рядом с ней пощипывали траву два коня. А перед палаткой, завернувшись в теплую фуфайку, лежал Рыч и с блаженной, почти детской улыбкой смотрел в небо, пожевывая губами травинку.
Люцита обещала матери, что все у них будет по закону — и до венчания не разрешала Рычу спать с ней в одной палатке, а палатка-то у них была как раз одна. Из нее выглянула только что проснувшаяся Люцита:
— Богдан, ты здесь?
— Зде-есь! — Рыч закричал на все поле, хотя лежал совсем рядом с палаткой. Кони подняли морды и недоуменно посмотрели на своих новых хозяев.
Люцита подошла к лежавшему Богдану.
— Ты не замерз? Ничего, что тебе пришлось спать снаружи?
— Нет, ну что ты! За годы жизни у Баро я так соскучился по воле… — Рыч любовался своей цыган-кой глядя на нее снизу вверх. — А потом я еще так долго сидел в этой норе под землей, не видел неба, не видел, какая наша земля красивая, не дышал полной грудью!
— Бедный ты мой, бедный!
— Нет, Люцита, я не бедный. Я теперь самый богатый человек на свете — ты мне весь этот мир подарила!
— А ты подарил мне саму себя!
Рыч вскочил и развел костерок под котелком, чтобы Люцита смогла умыться не холодной водой.
— Спасибо, Богдан!
— Тебе спасибо, Люцита! И благодарение Богу за то, что он мне тебя послал!
Сашке и Марго цыгане отдали для ночлега старую уютную палатку покойной Рубины. Утром они проснулись одновременно.
— Сашка! Я бы с тобой и на край света пошла! — проворковала Маргоша, сладко потягиваясь в постели.
— Ну, если мы пойдем на край света, то за это время ты мне нарожаешь много-много маленьких цыганят…
— А что? И нарожаю!
Они стали целоваться и обниматься.
— Никогда не думала, что мне так понравится житье цыганами…
— Э! Не с цыганами, а с цыганом! — поспешил поправить ее Сашка, изображая суровую ревность, но не выдержал и сам первый прыснул со смеху.
— Я хотела сказать, что мне так понравится жить в таборе.
— Так, ну все, хватит в постели нежиться. Ты думаешь, такая уж в таборе легкая жизнь? Давай-ка, дуй к бабам, помоги им еду готовить!
— Я готова! Пошли, Саш…
— Куда?
— Как это — куда? Ты же сам сказал — еду готовить…
— Ты что, Марго? Смеешься, что ли? Меня же засмеют в таборе!
— Почему это засмеют?
— Да где ж это видано, чтобы цыган-мужик бабам помогал?! У нас это не положено!
Следователь Солодовников назначил очную ставку. Первым к нему в кабинет привели Форса. Затем конвой ввел и Руку с Лехой. У одного из них была забинтована рука, у другого — голова. Все трое внимательно посмотрели друг на друга под пристальным взглядом следователя.
— Подозреваемый Кузнецов, повторите свои показания относительно этого человека!
— Это наш главный, Удав, — глухо произнес Рука.
— Теперь вы, Гусаров!
— Это Форс — наш главный по кличке Удав. Вроде… — вторил Руке Леха.
— Что скажете? — повернулся Солодовников к Форсу.
— Скажу, что это они заставили меня назваться Удавом, — Форс говорил медленно, с нажимом. Следователь посчитал, что он просто выдумывает показания на ходу, но на самом деле медлительность Форса была адресована не Солодовникову, а как раз двум другим слушателям.
— Как же это они, интересно, вас заставили? — самоуверенно спросил следователь.