Что там у тебя — сердце? Давление поднялось? Что врачи говорят?
А Палыч все не знал, с чего же начать, как объяснить то, что произошло.
Максим истолковал его молчание по-своему:
— Палыч, ты только правильно меня пойми, ладно? Рубины больше нет, она умерла. А тебе надо жить! Понимаешь? Рубина…
— Ты не понял, Максим. Рубина жива.
— Что? Что ты несешь, Палыч?
— Рубина жива. Ну, не совсем то есть…
— То есть как это? — Максим начинал понимать, что делает Палыч в больнице. Рассудок его старого друга не выдержал утраты любимой — и, видно, дал какую-то трещину…
Но то, что Палыч рассказал ему дальше, оказалось гораздо более невероятным. Максим все не мог поверить в то, что слышал, и Палычу пришлось опять потревожить врача, чтобы тот подтвердил столь уникальный диагноз.
— Бывает же такое! — теперь уже Максим переваривал обрушившуюся на него информацию. — Человека похоронили, а он живой…
— Да, дела… Я вот думаю: надо бы Кармелите сказать, что бабушка-то жива. А то Баро уехал, и теперь она — единственная родственница Рубины здесь, в городе.
— Ну конечно, надо сказать!.. Хотя, Палыч, надо как-то, ну, не сразу что ли. Это ж все-таки шок-то какой!
— Понимаю, я ж поэтому и позвонил сначала тебе. А с другой стороны, тянуть тоже нельзя — Рубине уход нужен.
— Ну, за это ты не волнуйся — здесь замечательная клиника! Я ж тут лежал — знаю.
— Да не о том я. Врач говорит, что Рубина, возможно, все слышит и понимает. И нужно, чтобы рядом с ней был близкий, родной человек, чтоб с любовью, с лаской, чтоб положительные эмоции…
— Ну, это любому больному нужно.
— Да нет, тут другое. Врач говорит, чтоб ее из этого состояния вывести… Ну, чтоб разбудить, как бы… Так вот, для этого нужны любовь да ласка. Теплота человеческая. Вот я о чем!
— Ну так а ты, Палыч? Ты ж Рубину как никто любишь! А с Кармелитой, обещаю тебе, я поговорю, только сначала как-то ее подготовлю.
Розаура стояла над корытом и стирана, когда в палатку со всех ног влетел Васька, да так, что чуть не сбил мать.
— Мама! Миро весь табор собирает!
— Случилось что?
— Конечно! — и восьмилетний Васька постарался напустить на себя взрослую важность. — Просто так табор собирать не станут.
— Так зачем собирают-то?
— Важное дело, — тут же нашелся Васька. — Когда ж это табор по пустякам собирали?
Но Розаура уже стала терять терпение:
— Ты знаешь, зачем собирают, или ты мне просто голову морочишь? Ты что, думаешь, белье само собой стираться будет?!
— Эх вы, женщины! Ничего вам не интересно! — развернулся Васька и выскочил из палатки по своим неотложным мальчишеским делам.
А Розаура наскоро прополоскала и выжала белье, вытерла передником руки и пошла к шатру Миро, где уже толпились все цыгане табора.
Когда все собрались, Миро встал перед ними, поднял руку, попросив тишины, и заговорил:
— Ромалы! Раньше вас всегда собирал Бейбут. Он был настоящим вожаком, вы доверяли ему, вы знаете, как он заботился о каждом из вас.
Цыгане согласно закивали головами.
— Видит Бог, — вновь возвысил голос Миро, — я стараюсь стать для табора тем же, кем был мой отец.
— Ты достойный сын своего отца! — послышались в ответ голоса цыган. — Мы все любим тебя и уважаем! Нам с тобой хорошо! Зря переживаешь! Ты — настоящий вожак! Бейбут бы гордился!
Баро, сидя сбоку, радостно улыбался, видя такую любовь соплеменников к сыну своего друга.
— Мой отец верил, — снова заговорил Миро, — что цыгане должны жить в дороге. Он хотел как можно скорее покинуть город и снова вдохнуть вольный воздух кочевья. Мы выполнили его волю.
Миро остановился и обвел взглядом табор:
— Но чем дальше мы отходим от города, тем больше меня одолевают сомнения. В городе остались могилы наших предков, могила моего отца… Скажу вам честно, город манит меня. И, думаю, что не меня одного. Поэтому я предлагаю обсудить, что лучше для табора: продолжать кочевать или вернуться в город и начать новую жизнь.
Цыгане, потупив глаза, молчали. Не такой уж простой вопрос задал им молодой вожак. С одной стороны, в городе, конечно, неплохо. Но с другой-то, они — цыгане, веками их предки кочевали, не привязывая себя ни к какому месту.
— Что скажете, ромалы? — еще раз спросил Миро.
Что было сказать цыганам? То, чего больше хотелось? Или то, чего требовали вековые традиции предков? Не дождавшись никакого ответа, Миро снова заговорил:
— Вы — вольный народ! И никто не может заставить вас поступать против вашей воли. Поэтому решение, кочевать ли нам дальше или нет, мы должны принять все вместе…