«Господи, – Савва перекрестился, – не оставляй нас, как пастырь стада, в руках лукавых волков».
Послушник накинул на плечи полушубок и вышел во двор… Волчий вой доносился со стороны леса, разгоняясь по толстому льду замерзшей Камы, врывался в городок долгими утробными звуками матерого: «у-у-у-о-о-а-а». Ему вслед высокими голосами с взлаиванием вторили переярки: «у-у-ау-ау-о-о».
Проведя не один год в Парме среди зырян и пермяков, Снегов научился хорошо различать волчьи голоса, потому-то теперь больше всего его волновало отсутствие воя волчицы. Не чуя холода, Савва жадно прислушивался к вызывающему ужас волчьему многоголосию – бесовской литургии, как ее называл настоятель Пыскорского монастыря Варлаам.
«Господи, да что же это? Нет волчицы… – внезапная догадка опалила, словно прошедшая рядом молния. – Никак ее кличут?! Кто объявляет о своей власти в лютой тьме? Волки или волколаки?..»
Савва забежал в дом, кинулся было к Черномысу, но казак пребывал в пьяном забытьи, бормоча и всхлипывая во сне. Подойти к Даниле Снегов не захотел, без того зная, что Карий не спит, а лишь чутко дремлет, держа наготове смертоносное жало. Да и о чем посреди ночи станет разговаривать с наемным убийцей? Что повсюду чудятся мученические лики, что среди обложивших город волков не достает воя волчицы?
– Ложись спать, монах.
Голос Карего прозвучал неожиданно и властно. Савва растерялся, буркнув в ответ:
– Не монах, послушник…
– Какая разница, – усмехнулся Карий. – Волк и волчонок – одно племя…
Такое сравнение Савве не понравилось, но он промолчал – спорить было и поздно, и ни к чему…
– Не обижайся, не со зла сказал, для сравнения…
– Хороши сравнения…
– Ты ж меня душегубом за глаза зовешь, и ничего, не серчаю…
– Как тебя прикажешь величать, с кем вровень ставить?
– Может, я богатырь, коих в старые времена было великое множество. Слышал про таких?
– Как не слышать, слышал. Только они за веру да за землю Русскую стояли, а ты свою удаль на деньги размениваешь.
– Ну, так и мы на Камне стоим, а не на земле Русской. Здесь вера деньгами прирастает, а земля – солью да пушниною. Поэтому и богатыри нынче казаками зовутся.
Савва перекрестился:
– Искуситель ты хуже змея. Все молчишь да смотришь, а говорить станешь, возразить твоим словам нечего, но и принять их нельзя…
– Я не духовник, чтобы мне верить. Поступай по строгановской присказке: «Слушай всякий совет, да примечай, что в дело, а что нет».
– Со свадьбой-то сегодняшней нечисто вышло. – Савва прикусил губу. – Спортили казака…
– Это волчья свадьба, только не звериная, людская. В Валахии о таком слышал. – Данила задумался, припоминая чей-то рассказ. – Там считают, что у проклятых родов волки родичи. Вот они и требуют не человеческой, а звериной свадьбы. Слышишь, завывают-то по-бесовски…
– Никогда бы не поверил, что Карий так может думать…
– А ты и не верь. Просто слушай да примечай, откуда ветер дует, куда птицы летят…
Глава 7
Дальше земли не упадешь
– Ничего, родимая, и не такое бывает на белом свете, было бы с чего слезы пущать! – Василько посмотрел на заплаканную Акулину. – Подумаешь, не повенчались. Велика беда! Почитай половина казаков невенчанными живет: кто с полонянкой, кто с чужой женкой, а иной казак сам басурманин, а живет и вовсе с чертовкой. Думаешь, кто удивляется тому или брезгует казаком?
Акулина ничего не ответила, только заплакала в голос.
– Да не плачь, баба, глаза выморозишь! – крикнул в сердцах Василько, ударяя плетью мерина. – Не по чину было бы сразу венчаться, тут надо повременить. Обручились, и будя для началу…
Казак взмахнул поводьями и, устраиваясь в санях, добавил для собственного успокоения:
– Ездов-то почитай ничего! К рассвету завалимся ясным солнышком – и сразу в церковь. Говорю, голуба, никогда не пожалеешь, что досталась не боярину, не купцу, а честному казаку!
На ухабе сани качнулись, но не сильно, а приятно, так, что по нагретому в тулупе телу пробежала сладкая истома, будто у младенца в зыбке. Василько с удовольствием подумал, что в скором времени снова ждет жарко истопленная баня, жирные пироги с зайчатиной, богато сдобренные луком. Кроме того, он вез два ведра хлебного вина, или, как недавно стали называть, водки, подаренной Григорием Аникиевичем. Этим даром казак дорожил особо, находя в нем знак строгановского благоволения, потому что по указу царя Иоанна Васильевича водку можно употреблять только в царевом кабаке, а за самовольное курение и питие можно не только ноздрей лишиться, но и голову на плахе сложить…
– Ты, Акулинка, не плакай: оба мы грешные, обоим и счастья будет. – Василько ослабил поводья, бормоча в полудреме: – Сама посуди, какого доброго мужика Бог послал. Другой на моем месте осрамил бы тебя на весь белый свет, а я нипочем не скажу, что тебя не девкой взял. Даже упрекнуть не подумаю, сам не без греха. А девка ты горячая, что истопленная печка. Лютый в тебе жар, звериный.
– Ничего ты про меня не знаешь и слушать не хочешь! – Акулина вытерла слезы. – Говорила, надо не к батюшке ехать, а бежать на Волгу, на Дон, куда угодно, только подальше отсюда!
– Нет, не зря говорят, что не дал Господь мужику детей рожать, а бабе умом разуметь! С таким атаманом, как Данила, в первые люди выбьюсь у Строгановых. Тогда заживем: в соболях ходить станешь, на шелках спать! А пужаться батюшку, что в решето воду лить – ты ломоть отрезанный, под мужьей рукой ходишь.
– Ничего ты не понял, болван неотесанный! Вы все равно что псы на охоте у Строгановых. Покрасуетесь, припугнете местных, а после отошлют на адскую охоту за Камень, Бегбелия или Кучума добывать. Там сгинете, как глина в воде… Или думаешь, вы первые здесь лихие люди? Были до вас, будут и после, да еще и поважнее…
Мерин фыркнул, тревожно повел ушами и вдруг рванул вперед, переходя с легкой рыси в галоп. Казак охнул и, заваливаясь на спину, выпустил поводья. Приподнимаясь, Василько краем глаза заметил, как за санями, прыгая, рассыпались мерцающие огоньки. Многочисленные, разные: то бледно-зеленые, как свечение от болот, то огненные, словно искры от брошенной головни…
– Волки!
Казак хотел хлестнуть мерина плетью, да передумал: перепуганный конь несся со всех ног, осыпая ездоков облаком снежной пыли, так что на занесенной дороге сани бросало из стороны в сторону на каждом ухабе.
– Господи, только бы не перевернуться, тогда уйдем!
Василько потянулся за самопалом и, увидав стремительно приближавшихся к саням волков, сказал:
– Нагонют… Акулина, возьми топор, авось отобьемся! Бери, не сиди как мертвая, волки шутить не станут!
Акулина не шевельнулась. Только легкая улыбка коснулась побледневших губ:
– Прощай, Василько. Прости, если что не так…
– Теперь не время, Акулинушка, после о любви да обидах толковать станем… Бери топор!
Волки уже спустились с угора и, нагоняя сани большими прыжками, вытянулись в длинную цепь.
– Дюжина будет. – Василько наглухо заправил тулуп, проверил на поясе нож. – Догонют, рассыплются и начнут в кольцо брать. Тогда знай держись!
Два крупных волка вынырнули из темноты, оказавшись сразу по две стороны саней. Казак почувствовал звериный дух, тяжелый, смрадный, отдающий ненасытной похотью и злобой.
«Господи, помилуй!» – прошептал Василько и выстрелил из самопала в волка, заходящего слева от саней.
Угодившая в глаз пуля разнесла волчью голову, но убитый зверь все-таки успел броситься на шею мерина. Ошалевшая лошадь шарахнулась в сторону, прямо на готовящегося к прыжку второго волка. Тут удача вновь улыбнулась Васильке: он выхватил саблю и сильным ударом отпластнул прыгнувшему волку левую лапу.