На удивление, перестали быть видны огни от факелов, голоса их преследователей стихли, будто их никогда и не было.
Любава и Оксана удивленно переглянулись и принялись отвязывать со своих голов защищающие их от пламени мокрые повязки.
Пройдя ещё несколько шагов, семья завернула за огромный дуб.
В свете луны Оксана с удивлением увидела зеркало в полный рост, в котором рассмотрела себя и родителей.
– Впервые вижу такое огромное зеркало, – удивилась она.
Внезапно ее и ролителей стало затягивать внутрь.
Оказавшись по ту сторону, в мелькнувшем свете луны Оксана рассмотрела густую листву на деревьях, услышала трескотню сверчков и писк засыпающей на ветвях птицы. Кое-где послышалось даже жалобное уханье совы.
– Отец, здесь как будто наступило лето, – осторожно проговорила Оксана, коснувшись его плеча, – как же такое возможно?
– Что произошло? – внезапно начала озираться по сторонам Любава. Мама Ксанкина заговорила каким-то другим, более звонким голосом, – Емеля, что мы здесь делаем и кто эта девушка?
– Мама, папа, вы что, это же я, дочь ваша!
Свет от яркой луны упал на лица её родителей. После увиденного, Оксана отпрянула вбок и вскрикнула.
– Как такое возможно?
Перед ней стояли резко помолодевшие родители. На вид им можно было дать не больше восемнадцати лет. Они с удивлением уставились на девушку, и отошли от неё, как от прокаженной, на пару шагов назад.
Оксана дивилась произошедшим с ними изменениям, даже одежда на них стала другой: на матушке была надета нарядная понёва и белая рубаха, а на папе — голубая рубаха и синие штаны. Копоть от недавнего пожара на их лицах и вовсе исчезла.
Голову Любавы украшал платок убрус. Значит замужняя она.
– Какой сейчас год? – ошарашено спросила Ксана. Её посетила страшная догадка.
– Тысяча двести пятьдесят седьмой от рождества Христова, – озадаченно ответил ей отец, отдаляясь вместе со своей супругой на шаг назад.
– Июль? – осипшим от волнения голосом поинтересовалась Оксана, помня, что родилась в апреле тысяча двести пятьдесят восьмого года. И была зачата примерно в Купальскую ночь, как сказывала её матушка.
– Седьмое июля, – набатом прозвучало в её голове, от чего она шарахнулась в сторону и начала бежать, как умалишенная, пробираясь и углубляясь в самые дебри.
Глава 6. Венчание
Поутру с первыми петухами Мирон громко постучал в дверь дома старосты.
Раздался шорох, затем лязг засова и на пороге показалась Маша.
Парень взглянул на неё: полненькую, веснушчатую, и перед глазами появилась красивая тростиночка-Оксанка. Мария тоже была по-своему хороша, но не яркой и чернявой красотой, как погубленная им Оксана.
– Мироша, сокол мой ясный! – звонко заговорила Маша, виски парня стиснуло и он будто бы сквозь толщу воды услышал голос Оксаны: «До встречи любимый, свидимся ещё, сокол мой ясный!»
«Кажется, я схожу с ума – сводит меня ведьма чернявая!» – подумал жених дочки старостиной.
– Что это у тебя в руке?! – завизжала Маша, едва завидела косу девичью в руках своего возлюбленного.
– Пошла в дом! – чересчур грубо ответил ей парень. – Отца зови, говори, что ведьму изловили и погубили!
Девушка проглотила грубость, ведь после слов любимого такая легкость наступила, а с ним и ликование: нет теперь её подруги давней — не будет она вместе со своим ублюдком глаза мозолить ни ей, ни её будущим с Мироном детям.
«Обвенчаемся скоро и заживем сладко!» – подумала она и поспешила будить отца.
– Папа, проснись, сокол мой прилетел. Отличные вести принес! – бегом растормошила его Маша.
Пётр выругался. Перегар от него ещё сильнее разнесся по всей комнате.
Прорычав что-то маловразумительное, он, наконец, продрал свои глаза, слез с печи, и подполз к чугунку, зачерпнул ладонями воду и ополоснул лицо.
– О-о-ох, хорошо-то как! – воскликнул он, схватил стоящий возле чугунка глиняный кувшин с водой и осушил его до конца.