Чтобы приготовить ужин, не нужен целый день, но добровольная помощница заваливает вопросами о составе начинки для булочек и о том, сколько кунжутного масла лить в оладьи с луком. Время от времени сестра выходит из кухни, но всегда ненадолго, и я не успеваю набраться духу и признаться. А стоит выйти мне, не проходит минуты, и сестра тут как тут — ей, мол, нужна моя помощь. «Да, я тоже считаю, что повар из тебя никудышный», — успеваю сказать я в присутствии её мужа, а потом её родителей, — на тех языках, которые они понимают, — прежде чем она увлекает меня обратно на кухню. Вода не падает. Эти маленькие проказы немного примиряют меня со скукой.
Когда племянницы зовут маму поиграть в конструктор, она решает, что осталось чуть-чуть и мы с сестрой справимся без неё. Сестра протестует, я от всего сердца её поддерживаю, но тщетно. Мы остаёмся наедине друг с другом.
— Ты ведь знаешь, почему Гас не заходит на кухню?
Беззаботный тон сестры не обманывает: нам обоим ясно, что это не простое любопытство.
Я шинкую маринованный редис.
— Разве важно, знаю я или нет? Ты всё равно мне расскажешь.
— Ты в самом деле думаешь его удержать? — Она бросает шпинат в полную масла сковородку. Шпинат мокрый, вода мгновенно вскипает и брызжет во все стороны. — Сегодня он провёл больше времени с Кевином, чем с тобой.
Я уделяю всё внимание работе: не хватает ещё порезаться. В висках стучит. Не знаю, на кого я больше зол — на сестру или на любимого.
— Понятия не имею, о чём ты.
Мы приехали в Америку, когда она была подростком, а я совсем маленьким. Есть хорошая вероятность, что она не уловит сарказма. Вода ниоткуда, однако, ловит, и я остаюсь сухим.
— Кевин красавчик, и возможно…
Эффект был бы сильней, если б сестра не шарахалась от шкварчащего шпината. Она тычет в него лопаткой, как фехтовальщик рапирой.
Кевин не в моём вкусе. Думаю, и не во вкусе Гаса, но кто знает. До меня он встречался со многими мужчинами. Они на него прямо-таки вешаются. В моей голове неразбериха, потом я осознаю, что сестра пока ни в чём Гаса не обвинила. Кевин — убеждённый гетеросексуал, и если Гас за ним приударит (очень вряд ли), она не будет стращать меня его возможной неверностью, а попросту выставит нас за дверь.
— «Возможно» что?
Обычно мне не составляет труда красиво выложить нарезанный редис, но сейчас это безобразная куча желтоватых кружочков.
— Ты знаешь, о чём я. Не вынуждай меня разжёвывать. Не веришь собственной сестре, что ли?
Когда мне было восемь, она объявила себя медиумом и предрекла мне ужасную жизнь, если я не буду слушаться. Стыдно признаться, сколько лет я в это верил. Падай в то время вода, сестра устроила бы в доме потоп.
— Только родная сестра любит тебя достаточно сильно и не побоится сказать всю правду.
С меня будто заживо сдирают кожу.
— Что он в тебе нашёл? Брось его и женись на хорошей женщине, на китаянке. Останешься с ним — он тебе изменит или сам тебя бросит.
Едва она начала последнее предложение, как я уже знаю, что дальше. Я отбираю у неё сковородку, выключаю печку. Вода, что падает ниоткуда, заливает и сестру, и конфорку, где жарился шпинат. Не сообрази я вовремя, и ожоги от пара и масла сестре были бы обеспечены.
— Иди отогревайся. — Я выкладываю шпинат на тарелку. — Я подотру.
— Люди меняются, и, может быть, он не разлюбит тебя, даже когда ты отгородишься от него — как отгородился от меня, мамы и папы. — Сестра обнимает себя за плечи. Слова перемежаются стуком зубов. — Мы тебя всё ещё любим. Удивительно, почему. Родители не вынесут, если ты не передашь их имя и кровь сыну. Ты в самом деле готов отречься от семьи ради этого человека?
Не дожидаясь ответа, она уходит. Оглядываясь назад, я понимаю, что действительно отгородился. У меня была своя, отдельная жизнь, в которую я их не пускал. Когда стала падать вода, я не мог им даже солгать. Но я скрывал правду не потому, что хотел от них отречься, — наоборот, я не хотел их потерять.
Ужин идёт на удивление гладко. Сестра — само гостеприимство, она не препятствует нам с Гасом сесть рядом. Взамен её глаза следят за каждым моим движением. Почему моя правая рука под столом? Почему я накладываю тофу на тарелку Гаса? Что я шепчу ему на ухо?
Гас уплетает свиное ухо и говяжью требуху так, будто ест их каждое Рождество. Когда вернёмся домой и будет моя очередь готовить, получит на обед суп из свиной крови. Подумать только, я годами боялся, что он возненавидит мои любимые блюда.
Племянницы от него без ума. Бросают дуэль на палочках для еды по первому его слову. Половине взрослых что английский, что классический греческий, но девочки смеются шуткам Гаса и затаив дыхание слушают рассказ о том, как он с братом взбирался на крутой восточный склон горы Уитни и там их застигла гроза. Мама вспоминает детство, проведённое в 台南 — эти байки даже сестре осточертели. Гас, однако, заинтересован: расспрашивает о выращивании цыплят и о прабабушке, которую я едва помню. Я перевожу как заведённый, но суть в том, что им нравится общество Гаса и это взаимно. Посреди словесной перестрелки родители — надо же! — вдруг спрашивают о моих исследованиях в области биотехнологий. Я почти забываю о дамокловом мече, висящем надо мной подобно изречённому парадоксу.