– И чем же так Москву наша водка заинтересовала? – девушка посмотрела на Макса, стряхнувшего пепел с сигареты в консервную банку.
– Хорошая она у вас очень, – ответил Макс.
– Была, – поморщилась Соня, – вода у нас в Осетии хорошая, чистая. Прямо из-под крана можно пить. Поэтому и говорят, что у осетинской водки самый мягкий в мире вкус. Наша водка – это вода и спирт. И больше ничего. По крайней мере так раньше было.
– А как стало? – Макс вопросительно посмотрел на девушку.
– А стало… – Соня задумалась, – Плохо все стало. С девяносто второго года, когда Ельцин указ подписал об отмене государственной монополии на производство и продажу алкогольной продукции.
– Вам наоборот хорошо. Вроде как деньги. Ну я про Осетию, – удивился Макс.
– Ага, – усмехнулась Соня, – хорошее некуда. У нас проблем с бандитами хватает, а тут еще и водочные нарисовались. У нас народ такой. Все хотят разбогатеть и побыстрее. Поэтому спирт отовсюду сюда гонят и просто разливают. А какой бы вода хорошей не была, если спирт не качественный, то от одной воды водка лучше не станет. Вот, видимо, Москва и решила эту проблему решить.
– Так точно, – ответил Макс, – пока это еще проблемой не стало. А ты, я смотрю, в теме…
– Ну как, – Соня пожала плечами, – я же раньше в ОБЭП была, это потом к отцу в следственный комитет перевелась. Ну… скажу тебе так. Масштабы коррупции с этим законом выросли. По идее-то мы Ельцина боготворить за этот закон должны, что местные водочные короли и делают. А вот мы… Мы этого Ельцина ненавидим. Преступность выросла, контрабанда, – Соня начала загибать пальцы, – коррупция… Вот смотри. Возьмем небольшой поселок где-нибудь рядом с Бесланом. Ну или в самом Беслане. Поставил, скажем, некто Газиев у себя заводик. Триста бутылок в день линия. Тут к нему сразу бандиты подъехали: «Плати дань, а иначе и завод, и дом твой сожжем». А у него всего триста бутылок. Значит надо больше делать. Еще сто, чтобы бандитам заплатить. Потом чиновник из райцентра появляется и так на клочке бумаги сумму пишет. Вроде бы и небольшая. И обещает всё решить. По идее этот Газиев может отказаться, но начинаются проблемы – пожарные приезжают, милиция, санэпидемстанция… Да кто угодно! – девушка развела руками. И тогда Газиев вспоминает о чиновнике и о цифре на бумажке. А это еще плюс сто бутылок. И остается Газиеву всего-навсего сто бутылок. Налоги заплати, рабочим заплати, сырье закупи качественное. Уже себе в убыток работает. Тогда он что делает? – Соня посмотрела на Макса.
– Ну, наверное, увеличивает объем продукции, – Макс пожал плечами.
– Верно, – кивнула Соня, – только он может всего триста бутылок давать. Как он объем увеличит? Но проблему надо решить. И тогда Газиев начинает не производить водку, а разливать ее, что намного дешевле. Он снижает затраты на сырье, покупая контрабандный спирт, работает по ночам, выпуская сверх нормы, качество водки падает, и получается, что «паленый» продукт и желание хотя бы расплатиться с бандитами и чиновниками рубит все хорошие начинания на корню. А еще себе на жизнь надо. Так честный Газиев становится нечестным…
– Прямо у вас тут все Газиевы честные, – усмехнулся Макс.
– В основной массе большинство хотят нормально работать, – Соня вздохнула, – есть, конечно, и те, которым лишь бы урвать. Тебе в Беслан надо съездить посмотреть. Дом низенький, кажется к земле прижался, а забор вокруг него каменный. Зато ворота огромные. Это чтобы КАМАЗы проходили…
– То есть у вас водку КАМАЗом меряют? – Макс покачал головой?
– И не одним, – ответила Соня, – и взять их за этот контрафакт ох как тяжело. Чиновник куплен, милиция тоже. Даже если машину накроют и отберут, для них это пыль. Несколько бочек заново возьмут, и все потери равны нулю. Спирт же он отовсюду идет – из Грузии, из Украины… Вагонами, цистернами. Я до сих пор удивляюсь, как до сих пор трубопровода спиртового нет. И стоит он копейки. Поэтому пока мы водку ищем вместо того, чтобы с этим спиртовым морем бороться, и будет у нас такой бардак. И за это Ельцину спасибо говорить? Нееее, – Соня покачала головой.