В тот вечер Хилари отправилась на какую-то свою тусовку, типа читательской конференции, а я позвонил своим парням, двум бывшим одноклассникам, ныне столь крепко закованным в кандалы брака, что на их запястьях мерещатся следы железных обручей. К полуночи мы оказались в каком-то китайском ресторанчике, и вот там-то я отколол такое, чего от себя никак не ожидал. Я спросил у какого-то мужика, как пройти в мужской туалет, а потом оказалось, что я обращаюсь к собственному отражению в зеркальной стенке.
Понимаю, глупо, понимаю, смешно. Питер и Маус пальцем на меня показывали и чуть животы не надорвали. Но я-то ведь был в такой драбадан, что самый заправский сапожник мог бы позавидовать. Ну был бы я трезвый, отчебучил бы я такое? На следующее утро жуткое похмелье. Что и говорить, сам виноват. Я был похож на тень отца Гамлета, только меня можно было фотографировать. И вот тогда-то я наконец, наконец, наконец решил: все, пора бросать.
Не пить, конечно, а курить.
Ведь не из-за напитков же я чувствовал себя так погано. Ну ладно, допускаю, водка, красное вино плюс саке тоже сделали свое дело. Но по крайней мере от них нам было весело. Зашли, хлопнули по одной, по другой, надрались, повеселились. Что еще делать молодым в барах да в ресторанах — все громко разговаривают, радостно смеются, в общем, счастливы. Так и полагается молодым. Было бы горючее — а им всегда весело. (И не смотрите на меня так, будто я пытаюсь запудрить вам мозги. Кто и когда обжимался с бабой, не приняв приличную дозу С2Н5ОН?) А похмелье — справедливая плата за удовольствие. Как говаривал Уинстон Черчилль, «я взял от алкоголя гораздо больше, чем он от меня». Алкоголь дал мне больше, чем я ему.
Нет, есть еще одна причина, почему я проснулся полупарализованным, то есть в таком состоянии, когда страшно даже подумать о том, чтобы шевельнуться; существует гораздо более коварный источник того мутного, тошнотворного чувства, которое сосредоточилось у меня в голове и в легких. И она, эта причина, таилась, я видел это ясно, как божий день, в пустой пачке, на которой было написано два слова: «Силк кат». Именно эта безобидная, почти девственно белоснежная коробочка являлась причиной того, что я чувствовал себя так гадко, так паршиво. Сиюминутная паршивость была связана с ощущением, будто ты по горло забит табачными смолами и никотином; но кроме этого ощущалась и паршивость долгосрочная, паршивость хроническая, которая накапливается постепенно, год за годом в течение десяти лет серьезного курения, этакая философическая паршивость, состояние, которое можно было бы описать как омерзительный трансцендентальный ужас. Чувство, будто ты знаешь, что именно это наносит тебе страшный вред, но остановиться ты не в силах.
Я кое-как вылез из постели и поплелся в гостиную. Какое удовольствие, спрашивал я себя, получил ты от этих двадцати сигарет под названием «Силк кат», которое могло породить в тебе эти два типа паршивости? Какую такую изумительную, невиданную, тайную радость доставили эти несчастные сигареты, что она перевесила тот огромный риск, которому я сознательно подвергаю собственное драгоценное здоровье?
Поскольку ответов на поставленные вопросы у меня не было, угадайте, что я сделал?
Правильно, закурил.
Вот он, момент истины. Повалившись в колченогое кресло дикого оранжевого цвета, в некогда белом махровом купальном халате (украденном, кстати, в какой-то гостинице), с сигаретой во рту, с диким похмельем в голове и в груди, я зажигаю спичку. Она шипит, разгорается и швыряет крохотную фосфоресцирующую бомбочку, попадает прямо на халат, взрывается, и маленький язычок пламени опаляет мне грудь.
Да ничего страшного, был бы хоть халат-то приличный. Тем более, строго говоря, то есть в юридическом смысле он не совсем мой. Я исполняю неистовое барабанное соло по своей грудной клетке, чтобы затушить пламя. В воздухе повисает запах горелого искусственного волокна, противно смешанного с запахом жженого волоса. Даже сквозь мрак похмельного утра я понимаю: зрелище омерзительное. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не заплакать. Как низко я пал, дальше некуда — и все из-за никотина. И вот в эту самую минуту я наконец, наконец, наконец решаюсь: мне надо, я должен бросить курить. Все, хватит.