— Что вы, хлопцы,— испуганно заморгал Онька.— Я тут ни при чем.
Василь Кир схватил Оньку за плечо, притянул к себе:
— Слыхал, как этой ночью ахнуло, аж полнеба занялось?
Глаза Кира пронизали Оньку, и страх из груди погнало прямо в пятки.
— Слыхал…
— Это мы эшелон с немцами в царство небесное переправили. Так, может, и ты к ним просишься? Я тебе такую штуку присобачу к штанам, что дерну за шнурок — и полетишь к архангелам овец пасти.
— Оставь его, Кир,— нахмурился Оксен.
За кустами послышался шорох, и на поляну вышли два партизана, неся на плетеных носилках раненого. Он лежал, накрытый шинелью, и тихо стонал.
— Ну, как он? — спросил Оксен у пожилого человека с санитарной сумкой через плечо.
— Плохо, товарищ комиссар. Покой ему нужен.
— Разведчики еще не вернулись?
— Не слыхать.
— Зозуля!
— Есть!
— Расставь часовых. Отдыхать будем.
— Есть.
Люди расположились на отдых и про Оньку забыли. Он сидел под дубом, испуганный, голодный, без курева и без коровы — ее куда-то увели партизаны: может, резать, а может, и доить, разве у них спросишь.
«Говорили дурню: сиди дома. Нет, поперся. Вот теперь и влип… А как нападут сейчас немцы, что тогда делать? У партизан оружие, а у меня? Торбой, что ли, отбиваться буду? Нет, таки здорово влип…— сокрушался Онька, жадно вдыхая дым от партизанских самокруток.— Ни поесть, ни закурить»,— и он почувствовал себя пленником.
Люди разговаривают вполголоса, покашливают, а Оньку разбирает такое любопытство, что и про курево забыл: «Вон сколечко их, горсточка, а немцев не боятся… На чем же сила их держится? На вере? Какая тут вера, если наших не слышно и не видно, а этих перебьют по одному — и делу конец. Несчастные люди. Обреченные. Мой хоть с армией отступил».
Онька все-таки не выдержал и попросил у одного из партизан закурить. Тот засмеялся, протянул кисет:
— Кури, дед, на здоровье.
Онька свернул цигарку, повеселел. Вон Оксен похаживает. При оружии, и на шапке звезда. Их Оксен, Трояновский. Онька даже глазами заморгал: не верится… Уже под вечер его разбудил Василь Кир и повел на кухню. Там Онька одолел котелок партизанского кулеша. Оксен дал ему пачку папирос, коробок спичек, отвел в сторонку.
— Партизанские харчи надо отработать, дед,— усмехнулся он в бороду.— Как совсем свечереет, я дам подводу, и ты отвезешь раненого на Голубев хутор, к своим родичам.
Онька поперхнулся дымом.
— Устроишь раненого как можно лучше, и чтоб ни одна душа о нем не знала. Если случится с ним недоброе — тебя и твою родню под суд отдам. А присмотрите — от советской власти вам будет великая благодарность. Вернешься в Трояновку — рот на замок. Ну, ступай, дед. А чтоб не страшно было, даю тебе охрану — Василя Кира.
— Дай мне, Оксюша, кого-нибудь другого,— зашептал Онька.— Ведь это такой, что слово поперек скажешь — задушит по дороге. Взъелся он на меня. Грозит такое к штанам привязать, чтоб прямо в небо меня вознесло. Вверх лететь — куда ни шло, а вниз? Это же верная смерть.
— А ты помалкивай — и все будет хорошо. И еще скажу тебе на прощанье — не лезь, дед, к хлеборобам-собственникам. У тебя два сына в Красной Армии служат. Вернутся — как в глаза им глянешь? Насчет Федота не знаю — может, он тебя и не тронет, а за Тимка ручаюсь: этот наставит тебе латок на одно место.
— Верно говоришь, будто в воду смотришь.
— То-то…
На Голубев хутор выехали, как зашло солнце. Раненый тревожно поглядывал на небо. Когда темнота густо окутала землю, успокоился — теперь их никто не увидит. Кир шел впереди, черный, могучий, будто сотканный из ночи.
— Вон там вроде кто затаился,— прошептал Онька.
Кир остановил подводу, пошел глянуть. Вернулся, ругаясь. Никого нет. Это подсолнухи стоят у дороги. Проехали еще километров пять. Онька несколько раз бегал в подсолнухи. За балкою уже хутор.
— Ты как думаешь, Василько, приняли б меня в партизаны?
Кир погасил цигарку:
— Только с мешком…
— А это же зачем?
— Чтоб ты своих запасов по подсолнухам не разносил, а при себе держал…
Онька обиженно засопел, промолчал.
В балке остановили подводу. Кир взвалил раненого на плечи.
— Ну, куда нести?
— За мной, Вася, за мной.
Долго петляли по бурьянам, брели в густой, как вода, конопле. Наконец Кир не выдержал:
— Слушай ты, ржавый черт, куда меня завел?
— Да мы же огородами идем. За бурьянами хат не видать.