— Что это за деньги? — хмыкнула она, глянув на пфенниг, что сиротой лежал на Онькиной ладони.— Из жести кружочек выгрызли, орла намалевали — и уже деньги. Тьфу. Какая власть, такие и деньги.
Зато Онька носился по селу и всем показывал свою монетку.
— Говорят, там за пфенниг можно коня купить,— хвастал он.
Латочка посмотрел на монету, и глаза у него гневно загорелись.
— А ты, брат, достань еще одну и купишь себе паровоз…
«Все над ним смеются, как над дурачком, а ему все равно,— с горечью думала Ульяна о своем муже.— Боже, боже, если не дал ты разума с детства, то не будет его и в старости».
В хлеву завозился поросенок, переворачивая рылом пустое корытце. «Хозяйство развел, обживается, а кому оно нужно? Для чего?»
Ульяна высыпала из подола фасоль и уже направилась в кухню, чтобы приготовить корм поросенку, но застыла на месте: скрипнув калиткой, во двор вошла Юля. Подурнела. Белое, как мел, лицо и огромные, застывшие в печали глаза.
— Здравствуйте, мама.
Шершавыми пальцами Ульяна вылущила две фасоли и спросила:
— Зачем пришла?
Юля смела сумочкой сор и, приподняв край юбки, села на ступеньку. Услыхав ее голос, из хаты вышла Орыся. Лицо ее, в коричневых от беременности пятнах, залилось румянцем. Юля не сводила с нее глаз. Орысе трудно было нагибаться, но она все же потянулась за стручком фасоли и, начав ее лущить, исподлобья глянула на Юлю, щеки ее запылали еще ярче. Юля пристально смотрела ей прямо в глаза.
Ульяна прервала этот немой разговор:
— Зачем пришла?
Юля опустила голову:
— Поговорить нужно, мама…
Ульяна сердито глянула на Орысю:
— Ступай в хату. Без тебя обойдемся.
Орыся притворила за собой дверь в сени.
— Хочу вам сказать, что я была плохой невесткой.
— Знаю. Дальше что?
— Хочу попрощаться, я уезжаю. Новая дорожка передо мной стелется.
— Чтоб тебе шею свернуть на той дорожке.
Юля тяжело вздохнула:
— Может, и сверну. Никто не знает, что будет завтра… Хочу посмотреть на свою комнатку, можно?
Она вошла в светелку и остановилась у порога. Ничто не изменилось: у стены окованный медью сундук, вышитые рушники, портрет Федота, только не в военной форме (ту фотографию Ульяна спрятала в сундук), а в пиджаке и смушковой шапке, перед отъездом в армию. Юля задержала взгляд на лице мужа… Стол застлан чистой скатертью, по кайме буйно разросся зеленый хмель. В опошнянском кувшине — мята и гвоздика. Кровать. Высокая, с горой подушек — красных, белых, голубых, цветастых — почти под самый потолок.
Юля села на скамью.
— Орыся, поди сюда.
— Сейчас. Только пшено водой залью.
Вытирая руки фартучком, Орыся присела рядом с Юлей.
— Еще не бьется? — улыбнулась Юля, показывая глазами на Орысин живот.
Орыся покраснела и опустила глаза.
— Чего ты стыдишься? Чудачка! Если б мне такой живот, я бы его всем показывала.
— Вы и так показываете,— с издевкой заметила Орыся, и нижняя губа ее насмешливо дернулась.
Юля поняла намек и объяснила просто, без обиняков:
— Нет. Не допускала и не допущу до себя этих вонючих псов.
Юля присела над чемоданами, перебирая платья, туфли, блузки, белье. Орыся ушла в кухоньку, а Юля долго сидела, поникнув. Потом встала, прошлась по светелке и остановилась перед полочкой, где лежали нитки для вышивания, катушки и разная мелочь. Вдруг ей бросилась в глаза бритва. Юля жадно схватила ее и спрятала в сумочку. Оглянулась. «Вот и хорошо. Теперь буду знать, что делать». Чемоданы? Они ее не интересовали. Ногой задвинула их снова под кровать. «Главное — в сумочке, а остальное — ерунда».
— Орыся, все мое барахло — тебе. Я сюда больше не вернусь.
— Что вы? Зачем так? У меня совесть есть, чужого добра не возьму.
— А мне его тоже некуда везти. Ну, прощай, Орыся.
Юля наклонилась и поцеловала Орысю в голову, щеки и губы.
Нежность всколыхнулась в душе Орыси: «Бедная. Куда она едет?»
В лицо Орысе пахнуло духами, и жалость сдавила ей горло. Она взяла свояченицу за руку, притянула к себе, глаза наполнились слезами.
— Куда же вы, Юля?
— Пойду искать потерянную стежечку…
Юля вышла на крыльцо. Мать, согнувшись, продолжала лущить фасоль, белую косынку ее синили сумерки.
— Прощайте, мама, и простите…
Ульяна резким движением поднялась, лицо ее стало каменным.