— Не будет тебе моего прощения, шлюха немецкая, не будет!
Вытаскивая ноги будто из смолы, Юля идет через двор, понурясь, чужая, изгнанная. У ворот оглянулась, махнула на прощанье рукой и скрылась за осокорями.
Орыся вбежала в хату, бросилась лицом в подушки, всхлипнула.
— По ней ревешь? — крикнула Ульяна.
— Ведь несчастная она. Несчастная…
— Несчастные, дочка, слезами давятся, а не бегают за германскими офицерами.
Когда Юля добрела до игорного дома, немецкий гарнизон на машинах и фургонах уже двигался из Трояновки на восток. Денщики грузили вещи коменданта, а сам комендант покуривал, сидя на крыльце. Увидев Юлю, насупился и приказал ей садиться в машину. Юля села и улыбнулась. Отто, заметив улыбку, заволновался и, отослав шофера, сел за руль. Денщики понимающе переглянулись и пожелали коменданту успеха.
Отто следовал за колонной километров сорок до самых Ахтырских лесов, потом свернул налево и поехал глухой дорогой над Ворсклой. Река была прозрачной, на дне ее лежало небо, и она промывала в снежных облаках голубые дороги. Луга уже пожелтели, и рыжие травы были так высоки, что в них мог спрятаться человек.
«У меня под боком красавица, и я хочу узнать, каких жен имеют русские офицеры,— думал Отто.— Будем как Пирам и Тисба. На лоне природы. В джунглях».
Он заглушил мотор. Место, куда они заехали, было сказочным. Дикие, могучие, дуплистые вербы, луговой остров, душистый, пустынный. Когда он взглянул на машину, то увидел, что весь капот облеплен семенами трав.
«Символично»,— засмеялся Отто, расстегнул мундир и, упершись руками в бока, долго покачивался на каблуках. «Вот тут, на лугах, можно устроить ферму, разводить голландских коров. Превосходное пастбище». Он снова засмеялся. Сбросив фуражку, отстегнул ремень с пистолетом, снял мундир и попросил Юлю стащить с него сапоги.
Юля повесила сумочку на руку и взялась за покрытые пылью каблуки. На них черными полосами отпечатались ее пальцы. Он дал ей мыло и велел пойти к реке. Юля вернулась умытая, веселая. Голову повязала косынкой. Он, в одних трусах, лежал на пледе под вербой. Увидев Юлю, вскочил, протянул к ней волосатые руки. Она засмеялась, отбежала на несколько шагов и присела на траву. Потом сняла с головы косынку, завязала глаза и поднялась, протянув руки, заливаясь смехом.
Он хохотал и увертывался, но она все-таки поймала его. Он обезумел. Юля едва вырвалась. Она отбежала в сторону, развязала косынку и знаками показала, что хочет завязать ему глаза, чтобы он ловил ее.
Отто с готовностью закивал головой. Юля туго завязала ему глаза, отошла на пять шагов и остановилась. Он осторожно направился к ней, широко расставив руки и шумно дыша. Юля не сводила глаз с Отто. Когда он уже вплотную приблизился к ней, Юля выхватила из сумочки бритву и полоснула его по горлу.
Отто рванул повязку, но ничего не увидел, в глазах быстро темнело. Он кричал дико, по-звериному, но голоса не было слышно. Последняя его мысль была о машине — там оружие. Не ступил и шагу — повалился.
Юля мгновенно скрылась в зарослях. Если настигнет погоня, она живою не дастся.
12
Зима 1941—1942 года на Дону наступила рано. В сентябре лили холодные дожди, расквашивая суглинок так, что бык не мог вытащить из него копыт. Дороги раскисли: ни проехать, ни пройти; эвакуированная техника — тракторы, автомашины, комбайны, намотав на колеса тонны густой, как смола, грязищи, забрызганные, черные, мокрые, тащились степью, пропитывая воздух бензиновой гарью. В лужах — вода, смешанная с машинным маслом, зажги — будет гореть. По обе стороны дороги в бурьянах — черные проплешины, клочья обгорелой пакли — это трактористы жгли костры, прогревали моторы, месили сапогами грязь, выжимая из урчащих моторов десятикратную силу.
— Слюнит и слюнит, как бешеная собака,— ругались плечистые полтавчане.
— Моква́,— хмуро и коротко бросали подоляне.— Ведай, до второго пришествия тутка нам пропадать.
— Авось подует северяга — развёдрится,— утешали станичники.
Но ненастье не проходило. Над степью шерстяными начесами висело небо. В оврагах с клекотом пенилась вода. Дон желтел и мутился, гоня иссеченную дождем волну. Придонские леса стояли черные и холодные. Дождь сыпал с металлическим звоном.
Трубы в хуторах дымили кизячным дымом, который стелился понизу, синими оборками повисал на тынах, пока и его не размывало дождем. Изможденная эвакуированная скотина табунилась по дворам, печально понурив голову, обнюхивала копыта, есть было нечего.