Наши штабисты никак не могли от него добиться, что именно ему «ошень интересно», и, допросив, отправили в тыл. Этому он, видимо, был рад, так как даже хотел подарить командиру полка свой фамильный портсигар, но тот брезгливо отодвинул его локтем и сказал через переводчика, что покамест для господина обер-лейтенанта нет еще ничего «ошень интересно», поскольку наши войска лишь разворачивают наступление, а вот когда они погонят фашистов до самого Берлина, вот тогда и начнется самое интересное.
— О найн,— замотал головой Краузе и усмехнулся, показывая идеально вычищенные зубы.— Это никогда не биват.
Полковник не стал его переубеждать.
— Что ж, поживем — увидим.— И приказал увести пленного.
Два бойца-конвоира ответили «есть» и вывели немца из хаты. Они вели его молча, насупившись, пока не отошли от штаб-квартиры. Один из них, саженного роста сибиряк-усач, обернулся и, преградив штыком дорогу пленному, впился в него глазами и кивнул головой в ту сторону, откуда доносился орудийный гул.
— Слышишь, наши «катюши» играют? Это наши ваших гонят.
Видя, что немец не понимает, боец добавил:
— Русский солдат немецкого солдата,— и двинул с размаху ногой так, будто бы саданул кого-то под зад.
Немец понял и решительно замотал головой. Боец отскочил назад, лицо его стало злым.
— А вот жигану раз — и кишки вон. Еще головой мотает, сволочь.
Немец побледнел и вытаращил глаза, его белые пальцы, сжимавшие полу шинели, вздрогнули, и он, выкрикнув что-то по-немецки, протянул правую руку с перстнем, будто защищаясь от удара. Боец, еще более рассвирепев, отскочил в сторону и дал ему дорогу.
— Иди уж! — крикнул он и двинул его в бок прикладом.
Немец, боязливо оглядываясь, шагнул вперед. Ноги его проваливались в сугробы, и шинель волочилась по снегу.
Конвоир сердито сплюнул:
— Шлепнуть бы его там, под сосенками,— и делу конец. А то гляди ты, какой важный, еще води его по нашей земельке.
— Приказано в штаб дивизии отвести. Аль не слыхал? — нехотя откликнулся его товарищ.
— Попался бы ты ему — он с тебя ремешков бы накроил!
— Уж это точно,— согласился второй конвоир.
Они умолкли и повели пленного по снежной белой равнине.
Тимка и Марка не отправили на фронт, оставили в резервных частях, которые, однако, были расположены недалеко от фронта. С неделю они обучались военному делу. Часто после занятий Марко, заглядывая товарищу в глаза, спрашивал:
— А скажи, что больше: бригада или дивизия?
— Ты учись по земле шагать, чтобы тебе голову не оторвало, а в дивизиях пускай другие разбираются,— веселел Тимко.
Тогда Марко подсаживался к нему и без конца трещал как заведенный, хоть проку от этого никакого не было. Тимко молчал и откликался лишь иногда.
— Ты что, язык проглотил? — сердился Марко.— Сам же меня сманил на эту погибель.— При этих словах он указывал на винтовку, которую чистил, держа на коленях.— Хорош земляк, нечего сказать!
Марко говорил, говорил, и ему становилось не так страшно, а Тимко молчал, потому что нужно было заниматься делом, а не трепать языком: нужно было учиться воевать, и он учился настойчиво и усердно. Но часто, когда его заставляли ползти по снегу или идти в атаку «короткими перебежками», бросать гранату или стрелять в цель, он хотя и выполнял все добросовестно, однако в душе посмеивался и над собой, и над другими, а особенно над Марком, у которого голова зарывалась в снег, а нижняя часть спины глядела в небо. Тимко был убежден, что там, то есть на фронте, все не так, как здесь, что там все по-другому и вряд ли придется там бегать через определенные интервалы, как тут, на учебном плацу. Эти мысли подчас расхолаживали его, и он уже не так старательно выполнял команды.
Во второй половине января их выстроили и после вечерней поверки выдали боевое оружие. Тимко топтался на месте в валенках и шапке-ушанке, лицо его было медным от мороза. Он чувствовал себя неуклюжим и грузным.
— Куда ж это нас? — растерянно допытывался Марко, перебрасывая автомат с одной руки на другую.
— Овечек пасти,— весело подмигнул Тимко, набивая карманы патронами и гранатами.
Марко съежился и больше ни о чем не расспрашивал, лишь ходил от одной группы бойцов к другой, словно хотел раствориться в толпе и стать незаметным. Два автоматных диска, болтавшиеся на ремне, били его по бедрам. Все время съезжала ему на глаза шапка, выданная не по размеру, и он всякий раз поправлял ее. Сибиряк Митяй, заметив это, повел его к старшине и сменил шапку.