Обсуждался ход посевных работ. Сев затягивался. Некоторые сваливали всю вину на МТС. Бригадир тракторной бригады Чугай бил себя кулаком в грудь:
— Брехня. Трактора весенний сев не затягивали. Это вы сами его затянули.
— А кто на Радковщине поле испортил, огрех на огрехе?! Не твоя бригада?
— Верно! Крой его!
— Дайте Охриму высказаться. Он расскажет, как во Власовку в церковь ездил.
— А ты чего зубы скалишь? Тут о деле говорят.
— Товарищи, тише! — раздался зычный голос Оксена.— Весна в этом году наступила рано. Если бы все делалось, как надо, сев давно бы уже закончили. Всем бригадирам было сказано: кто не будет придерживаться правил агрономии, понесет самое суровое наказание. Думаете, помогло? Как же! Опять на ржище рожь посеяли. Что же там уродит?
— Там картофелище когда-то было. Питательных веществ хватит.
— Сам ты вещество.
— Ну, будет. Сцепились.
— Теперь второй вопрос: свекла. Да не так она, как долгоносик. Не успеешь глазом моргнуть, как его столько наползет, что хоть караул кричи. Значит, завтра же надо очистить прошлогодние канавы и подготовленными встретить этого страшного врага наших полей.
— Говорят, в этом году он нас обойдет — за море подался…— бросил дядька из угла.
— Теперь что касается инвентаря… Василь Кир здесь?
Черная от угольной пыли рука поднялась над головами:
— Здесь.
— Смотри, чтобы культиваторы и всякий инвентарь были в исправности.
— За ремонтом дело не станет, только угля маловато. Золой железо не нагреешь.
— Древесного нажгите. Кто вам не дает?
— С нашим завхозом нажжешь. Он лучше свои штаны на горн кинет, чем выдаст с артельного двора хоть одно полено.
— И правда,— крикнул Тетеря.— Не для того мы за этим деревом ездили за тридевять земель, чтобы без толку его расходовать. Оно на стройку пойдет.
— Из-за твоей жадности мы не будем срывать ремонт инвентаря,— вмешался Оксен.
— Тогда берите. Жгите. Разоряйте. Пропало дерево!
— А может, в Ахтырку или в Харьков проскочить, настоящего достать? — размышлял вслух Кир.
— Где ты его достанешь? По организациям не дают, а у спекулянтов за деньги не возьмешь. Им либо сала, либо масла, а мы и сами не дураки — полевые работы начались, надо кашу для общественного питания заправлять.
— Верно! После заправленного кулеша и плуг легче,— вставил свое слово Охрим.
— Ну, о кулеше после, а теперь о работе. Завтра сеем на Зеленом клине. Посевматериал я достал. Работу надо начинать рано. А теперь слово имеет заведующий животноводческой фермой Дорош.
Дорош, услышав свою фамилию, по военной привычке вскочил, оправил гимнастерку.
— Товарищи,— начал он, и видно было, что ему трудно говорить.— Ферму нашу необходимо переоборудовать, иначе коровы потонут в грязи. Я еще не осмотрелся как следует, но мне уже ясно, отчего зимой падали телята. В помещении было холодно, и молодняк выпаивался водой, а не молоком. Товарищ Гамалея говорит, что у него ферма не из худших, но это не утешение. Одним словом, я прошу, чтобы сейчас же, с весны, началось строительство нового коровника. Присмотр за коровами и заготовку кормов мы, работники фермы, берем на себя. Прошу вас понять еще одно: ферма — это наш доход. Постановление все читали: если мы сдадим сверх плана молоко, шерсть — нам оплатят особо.
Дорош сел. Руки у него вспотели, и он вытирал их о поношенное галифе, время от времени поправляя очки. Оксен встал из-за стола, на щеках его коричневыми пятнами играл румянец.
— Товарищ Дорош немного перегнул. Натурально, по его словам выходит, что мы тут сидели сложа руки, а это ведь не так. Сдвиг все же есть. Ферма имела девять коров, а теперь двенадцать.
— Какой же это сдвиг,— сердито перебил его Дорош,— если вы за десять лет вырастили всего двенадцать хвостов?
— А ты меня не учи,— вскипел вдруг Оксен.— Ты еще материну грудь сосал, когда я ферму организовывал.
— Это к делу не относится,— спокойно отвел от себя удар Дорош.— Прошу принять конкретное решение по моему предложению.
Дорош поднялся и пошел к выходу. Кузька обвел собрание зачарованным взглядом и сел на место Дороша.
— Хоть посижу там, где разумный человек сидел. Может, и сам поумнею.
— Э, Кузька, не через это место ум входит,— захохотал Кир.
После заседания правления Дорош пришел к Оксену, собрал свои вещи и, растерянно сморщившись, сказал удивленной Олене: