Потом они вместе пошли домой. На Ташани синел лед, трещал и лопался от мороза, ветер слизывал с него снежок, засыпал глаза; из-за Беевой горы красным шаром выкатывалась луна, осыпая искрами белые просторы. Припорошенные снегом стояли хаты, меж плетнями, через всю улицу, легла голубая тень. Остановились в укромном уголке, возле чьего-то хлева. Тимко обнял Орысю и поцеловал. Это был первый поцелуй в ее жизни. Он морозом прошел по телу и горячей волной захлестнул сердце.
И этот платочек теперь Орыся увидела в руках другой.
— Дай сюда платок,— глухо сказала она, сверкнув глазами.
— А зачем он тебе? — отстранилась Лукерка.
Тогда Орыся прыгнула, как дикая кошка, вцепилась Лукерке в волосы.
— Тимка захотела? Тимка? — приговаривала она, тяжело дыша и дергая за волосы соперницу.— Так и знай: увижу еще раз с Тимком — глаза кислотой выжгу. Своих хлопцев мало, к нашим лезешь?
Ссору прекратила жена Охрима — Федора, искавшая в прибрежных кустах теленка.
— Стыд, срам какой! — отчитывала она их, размахивая прутом.— А ну, хватит, а то сейчас взгрею!
— А ты откуда такая взялась? — подбоченилась Орыся и воинственно повела плечами.— Видно, забыла, как сама из-за своего дохлого Охрима людям окна била?
— Язык бы у тебя отсох за такую брехню!.. Замолчи, а то возьму за хвост да перекину через мост.
— Завидно, да? — продолжала Орыся.— Так посиди на золе, остынешь немного.
Дома мать ужаснулась, увидев пылающее, исцарапанное лицо дочки.
— Волк за тобой гнался, что ли? — допытывалась она.
— Нет, волчица,— криво усмехнулась Орыся.— Я убегала от нее лозняком, вот и оцарапалась.
Больше она не сказала ни слова и, взвалив на плечо мокрое белье, пошла развешивать его во двор.
14
В селе ахнули, когда узнали, что Павло Гречаный работает на ферме. «Да ведь у него сроду коровьего хвоста в хозяйстве не было,— дивились люди.— Он не знает, как корове сечки нарезать. Комедия».
Удивлялся и Оксен просьбе Дороша отпустить Павла работать на ферму.
— Ну что ты в нем нашел? Его руки только для лопаты годятся…
— Нет, отпусти его мне. Сделай милость,— настаивал Дорош.
— Ну, если тебе так уж приспичило, бери. Только предупреждаю: запаришься с такими работничками. Павло будет спать день и ночь, Кузька — языком трепать… Натурально.
— Ничего. Это уж моя забота. А к тебе просьба: купи дояркам халаты да резиновые сапоги. Обносились совсем. Ты наш каптенармус, и не жалей для солдат обмундирования.
— Гм. Это ты что-то новое придумал. А где ж я для такой роскоши денег возьму? Из своего кармана?
— Почему из своего? Из артельного.
— У нас не шахта и не завод, чтобы спецовки покупать.
— Потряси, потряси мошной. Вчера говорил, что душу отдашь за колхозника. А мы души не просим. Дай нам немного деньжонок.
На ферме заводились новые порядки. На стене висел режим дня, о котором никто никогда и не слыхал, доярки ходили в халатах, посмеиваясь одна над другой и удивляясь диковинным, как им казалось, нововведениям Дороша,— он говорил, что нужно учиться, как ходить за скотиной, читать литературу, слушать беседы зоотехника, агронома, одним словом — работать над собой, чтобы стать настоящими животноводами. Сперва все на ферме относились к Дорошу недоверчиво: городской, мол, ученый, потому и требует хозяйничать по книгам. Дорош видел это недоверие и упорно старался сломить его. Кормили скот по графику, молодняк выпаивали молоком, в коровнике регулярно дежурили доярки. Дорош объяснил, что хорошая работа на ферме будет поощряться дополнительной оплатой. Это подействовало на людей; они поняли: чем лучше будут трудиться, тем больше заработают.
Особенно обрадовался Кузька. Каждое утро он приходил вместе с Павлом в кабинет Оксена и говорил, снимая шапку:
— Значит, так… Оно, может, тебе и невыгодно, зато нам поддержка: продавай к чертовой матери яловок да покупай таких, чтобы телились. Нормы по надою мы не выполняем, а корма идут.
— Хорошо, мы этот вопрос утрясем…
— А ты не тряси — бери веревку да веди коров в район,— горячился Кузька.
Павло, приходя домой на обед, каждый раз удивлял свою Явдоху какой-нибудь новостью.
— Вот купили двух коров,— не спеша рассказывал он, садясь за стол в своем сером халате, в котором был похож на коновала.— Одна пестрая, другая рыжая.
— Радуйся, радуйся,— ворчала Явдоха, гремя чугунами.— Посмотрим, что ты заработаешь на этой ферме.