— А тебе все мало? — отзывался Павло и так налегал на борщ, что от усов пар валил.
— Не мало, да люди за свою работу что-то имеют, а ты весь свой век сухой хлеб жуешь.
— А ты бы меньше гавкала,— спокойно отвечал Павло.
Но однажды Павло удивил Явдоху не на шутку. Пообедав, он пошел к печке, выбрал глиняную крынку, обмотал веревкой края так, как обматывают дегтярницу, да еще потрогал рукой — крепко ли. Явдоха молча смотрела на все это — думала, он собирается за поживой к соседям. Не раз уже случалось так: явится Павло к Вихорям, к Бовдюгам или еще к кому-нибудь из соседей, сядет на лавку и, помолчав некоторое время, скажет:
«Гр-ас-ты… Угадайте, зачем я к вам пришел?»
«Скажите…»
«Дайте квасу…»
И ему давали, потому что Павло был такой человек, что никогда не жалел для людей своей силы: нужно кому выкопать погреб, колодезь или яму для покойника, Павло лопату на плечо — и пошел. В работе он надежный, на деньги не жадный. Спрашивают его:
«Сколько ж вам, дядько, за работу?»
Павло подумает, уставясь в землю, словно спрашивая у нее совета, а потом переложит лопату с одного плеча на другое:
«Давайте, сколько не жаль».
«Так, может, вы не деньгами, а салом возьмете?»
«Можно и салом…»
«Правда, сала у нас не так уж много, мы в этом году кабана еще не кололи; так если вы согласны, может, сметаной заберете?»
«Ну, коли так, то можно и сметаной».
Но сегодня было по-другому: пришел Павло вечером и поставил на стол полную крынку молока.
— Верно, к сестре ходил? — обрадовалась Явдоха: очень уж любила молочную лапшу.
— На ферме дали.
— На какой ферме? — не поняла Явдоха.
— На какой же еще, как не на артельной.
— С какой стати?
— Завфермой распорядился. Бери, говорит, по литру в день, это, говорит, за твою работу.
Явдоха так и просияла. Затопила печь, нагрела воды, достала из сундука чистую выкатанную рубашку, заворковала возле Павла голубкой.
— Помой же голову да переоденься,— ласково приговаривала она.— Завтра воскресенье, так, может, в гости к сестре пойдем или к нам кто придет.
Суетясь возле печи, она все что-то шептала про себя и улыбалась, даже платок повязала по-новому, как молодица на престольный праздник. Как же! Что б там люди ни говорили, а Павло у нее не из последних,— вот уже заметили его работу умные люди и молоко дают. А что поспать любит, так что поделаешь? Такой уродился.
После ужина Явдоха посадила Павла в красный угол — чистого и сонного.
— Прилег бы да заснул,— ворковала она вокруг него.— Возле этих коров, известно, набегаешься, что и ноги сомлеют.
— На ночное дежурство нужно идти.
— А Кузька? Почему это он никогда не дежурит ночью? Все ты да ты! Нашли дурачка.
— Ох, какая же ты умная, все знаешь.
— А конечно, знаю. Ты спускай больше этому Кузьке, так он тебе на голову сядет.
Павло больше всего на свете не любил бабьей болтовни и, чтобы не слушать ее, снял с печи табачные стебли и стал резать их в деревянном корытце. Едкая табачная пыль наполнила всю хату.
— Горе мне с тобой. Задушишь совсем,— закашлялась она и пошла из хаты.
— Пойди к Тимку, попроси газету на курево! — крикнул ей вслед Павло.
В другой раз Явдоха ни за что бы его не послушалась, выгнала с табаком в сени или даже во двор, да еще и кулаком бы двинула в спину; теперь же она притихла: раз муж приказывает, нужно идти. Она молча повязалась платком и поплелась к соседям. Возвратилась совсем веселая и приветливая.
— Вот разговаривала с Ульяной. Жалуется, что разженихался Тимко, хоть за ногу привязывай. Так что, может, скоро и на свадьбу позовут. Уж без меня свадебный каравай им не испечь. Я на это удалая. Уж как испеку — так и сияет, словно солнце. Так и просится в рот. Вот и на Залужье в прошлом году свадьба была — меня звали печь.
— Тьфу, дура,— сплюнул Павло.— Еще будет свадьба или нет, а она уже о каравае думает.
Явдоха снова промолчала, и впервые за всю их совместную жизнь Павло отправился на работу, не обруганный женой.
На ферме Павла неприветливо встретил Кузька.
— Жди его, будто пана,— бурчал он, ворочая вилами и делая вид, что очень уж переработал здесь без Павла,— ходит, заложив руки в карманы, а ему еще и молоко в крынку наливают.
Павло молча взял вилы и принялся старательно выгребать из коровника навоз. В закутке, где обычно стояли бидоны с молоком и висели белые халаты доярок, сидел Дорош, сверяя таблицу надоев. Он слышал брюзжанье Кузьки, но не обращал на него внимания, был занят своими мыслями: надои падают, кормов не хватает. Молодая трава уже зеленеет, но пока что коровы этим сыты не будут. С грустью смотрел он в маленькое оконце, за которым, стекая со стрехи, пряла пряжу дождевая капель. Воробьи прыгали по дымящейся куче навоза, исхудавшие коровы дремали в загоне, понурив головы. «Что же делать? Где выход?» — в сотый раз спрашивал себя Дорош.