Когда он вышел от главврача, измученный ее гладкими речами, до полдника оставалось пятнадцать минут.
– Пап, а почему все верят в Бога, а мы нет?
Аня держалась за руку Ковалева так крепко, будто боялась чего-то. Он повел ее в поселок, показать дом тети Нади, – почему-то не поворачивался язык назвать этот дом своим. И смущало Ковалева только одно: для этого надо перейти реку по железнодорожному мосту.
Вопрос поставил его в тупик.
– Ну почему, пап?
Ковалева спасла трель мобильника – он поглядел на экран и вздохнул с облегчением: звонила Влада.
– Мы спросим у мамы…
– Серый, привет. – Голос у жены был громкий, приходилось отодвигать трубку от уха. – Я верно рассчитала, когда позвонить?
Аня просияла.
– Ты вовремя, – ответил Ковалев. – Я тебе ребенка сейчас дам.
Аня ухватилась за трубку обеими руками.
– Мама! Мама, почему ты никогда не готовишь папе молочный суп? – с укоризной начала она. И это вместо того, чтобы рассказать о первом дне в санатории…
– Что? Какой молочный суп? – Ковалев прекрасно слышал каждое слово, сказанное Владой.
– Ну папин любимый! Ты что, не можешь научиться, что ли?
Влада неопределенно хрюкнула, видимо сдерживая смех.
– Зайчонок, я обязательно научусь, честное слово… Ты мне лучше расскажи, нравится тебе в санатории?
– Да, тут весело, мы играем. Тут девочек много, больше, чем у нас во дворе. И игрушки разные. Только надо днем спать зачем-то, и никто в тихий час мне не читает… Папе же нельзя, где другие девочки. А за нашим столом он не помещается, он с женщинами за столом сидит. Только ты не бойся, ты все равно лучше, он с ними и не разговаривает даже.
Аня взглянула на Ковалева хитрющими глазами – детям все же вредно смотреть телевизор, особенно мыльные оперы, под которые Влада любит вязать.
– Ты про Бога хотела спросить, – напомнил Ковалев, опасаясь, что отвечать на этот вопрос придется ему самому.
– Да, мам, папа не знает… А почему мы не верим в Бога?
Влада фыркнула, но не долго подбирала слова:
– В Бога верят только придурки.
Да, толерантности и веротерпимости в ее ответе было маловато, такое Ковалев и сам мог бы измыслить. Впрочем, Влада всегда говорила то, что думает, и никогда не думала, что говорит.
– Это точно? – переспросила Аня.
– Совершенно точно.
Они поговорили еще немного о дыхательных упражнениях и физиотерапии, и наконец трубка попала в руки Ковалеву.
– Серый, я оценила твой педагогический подвиг с молочным супом… – Влада прыснула. – Ты в самом деле это ел?
– Да, ел, – проворчал Ковалев. – А вообще… все не так гладко. Я тебе вечерком позвоню, мы поговорим.
– Что-то не так? – Влада испугалась.
– Потом, ладно?
– Ладно. Только не забудь позвонить сегодня же.
Черное тело реки в чешуйках ряби показалось меж деревьев, и у Ковалева странно и часто забилось сердце.
– Ой, речка, пап, смотри, речка! – радостно вскрикнула Аня и потащила его вперед.
Это было похоже на вожделение… Даже дыхание сбилось. Сбросить одежду, вырывая пуговицы, – как в кино изображают неистовый секс – и с разбегу нырнуть в ледяную черную воду. Ощущение опасности и страх перед холодом только распаляли непонятное желание: то ли взять ее, как женщину, то ли отдаться ей, то ли ее победить, то ли себя, то ли слиться с нею, то ли, подобно змееборцу, попрать ногой ее гибкое холоднокровное тело. Но когда впереди показался железнодорожный мост, вожделение сменилось тревогой.
Ветер – недобрый, колючий – ударил сбоку, словно хотел сшибить с ног. Аня отпустила руку Ковалева и с прискоком побежала по тропинке к мосту – навстречу ветру. И показалось, что ветер вот-вот подхватит ее и понесет над землей, как осенний лист. Ковалев ускорил шаг: там гнилые доски, там дыры между шпал…
– Аня, стой, погоди! Не ходи одна!
Она не послушалась его – а может, попросту не услышала из-за шапки и капюшона. Ковалев испугался, бросился за ней бегом и нагнал только на мосту, когда она остановилась перед первым провалом в гнилых досках.
– Ой, пап, а как же мы тут пойдем? – Аня подняла на него испуганные и удивленные глаза.
– Очень просто, – ответил Ковалев и поднял ее на руки.
С дочкой на руках идти по шпалам оказалось трудно. Не потому что девочка была тяжелой, – своя ноша не тянет – просто неудобно было смотреть под ноги.