На фоне паренька муэдзин тянул слова азана:
— Аллаху акбар… Ашхаду ан ла илаха илля Ллах…
Мелькнула мысль, что ливанцы — очень терпеливый народ. Живут среди руин, с перерывами на похороны, и всё равно верят, что всё наладится.
Семьи гибнут, линии фронта ползут по улицам, а они продолжают варить кофе, торговать, учить детей.
На углу стоял УАЗик с красным крестом и кириллицей на борту:
«Медицинская помощь. СССР»
Из машины вышел врач в белом халате. Ливанец, но отучившийся в Союзе. Рядом с ним стоял фельдшер в пилотке. К машине подтащили ящики с медицинскими наборами.
Хорошо, что мы здесь, и помогаем людям. Не за нефть и не за базы, а просто по-человечески. Хотя здесь полно тех, что сначала поджигает, а потом продаёт огнетушитель втридорога.
Дом с нужным адресом показался по правой стороне улицы. Это была трёхэтажная постройка песочного цвета с потемневшими от времени арками на первом этаже. Фасад когда-то бывший нарядным, теперь облез и встречал пустыми оконными рамами. Некоторые из них заколотили фанерой, другие завесили выцветшими коврами.
Я остановил «Жук», заехав на тротуар, и вышел из машины.
На стене возле входа, кто-то мелом вывел арабской вязью:
«Мы уехали в Сайду. Да хранит вас Бог».
У дверей старушка в чёрном платке сушила бельё. Она почти не отреагировала на моё появление, только посмотрела тяжёлым взглядом. И видимо, не почувствовав во мне угрозы, продолжила снимать с верёвки детские вещи.
Я скользнул глазами по потёртой адресной табличке с надписью на французском. Подойдя к калитке, постучал в дверь.
Дверь открыла молодая женщина, навскидку чуть больше двадцати, с ясными глазами и лёгкой улыбкой. На ней было традиционное друзское платье. Голову покрывал белый полупрозрачный платок, аккуратно обёрнутый вокруг шеи и прикрывающий часть лица, как это принято у религиозных друзов.
— Здравствуйте, — сказала она по-русски с лёгким акцентом. — Вы из посольства?
— Да. Карелин. Я вас сопровожу.
— Хорошо. Проходите.
Квартира была скромной и чистой. Невысокие потолки, узкий коридор, в углу стоял низкий столик с кофейником и медной чашкой. Были и полки с книгами на арабском и русском. На стене висел портрет мужчины — тот самый, что был на фотографии. Мужчина с густыми усами, плотный, серьёзный. На вид ему было под пятьдесят. Он был одет в светлую рубашку и тёмные брюки.
— Когда мы выезжаем? — спросила Самира.
— Чем быстрее, тем лучше. Поспешите.
Глава 5
В коридоре стояла небольшая сумка с вещами. Самира ушла в комнату. Пока я продолжал рассматривать фотографии и названия книг, появился мальчик, держащий в руках плюшевого Чебурашку с потёртыми ушами. Игрушка явно была любимой. Возможно, подаренной кем-то из советских специалистов.
— Привет, Амир! Как делишки? — спросил я на арабском, но мальчик промолчал.
Он чуть сильнее прижал к себе игрушку и не сводил с меня глаз.
— Не бойся. Меня зовут Лёша, — присел я перед ним на корточки и протянул руку.
Амир несколько секунд думал, а потом медленно пожал её.
— Приятно познакомится. А как зовут твоего друга? — указал я на игрушку.
— Чебурашка, — по слогам произнёс Амир.
Вот уж кого, а нашего легендарного «ушастика» знают во всём мире. По мне так он приятнее американского Микки.
Самира вернулась из комнаты с небольшой сумкой.
— Это всё? — спросил я.
— Да. Мы налегке, — подтвердила Самира.
По-русски она говорила хорошо, скорее всего училась в Советском Союзе и теперь вернулась на Родину.
— Амир, иди попрощайся с бабулей, — отправила Самира мальчика к бабушке, которая сидела во дворе.
Ребёнок выбежал, а женщина зашептала молитву на арабском. Как только она закончила, я решил у неё спросить про бабушку.
— Она не поедет с вами? — спросил я, кивнув в сторону двора.
Самира покачала головой, прикусив губу. Амир и бабуля сидели на лавке и разглядывали Чебурашку. Бабушка улыбалась, пытаясь не показывать грусть.
— Нет. Это её дом. Она здесь родилась, здесь прошла вся её жизнь. У неё здесь воспоминания… Она говорит, что не хочет быть обузой и не знает, что её ждёт в другом месте.
Я знал, что значит для многих пожилых людей дом. Это часть самого себя. Покинуть его, значит, эту часть потерять.
К моменту когда я с Самирой и её сыном вышли из дома, бабушка сняла с верёвки высохшую одежду и сложила в стопку. При нас положила стопку с бельём на белую простыню, связала края узлом и отдала Самире.
Женщина склонилась, поцеловала руку бабушки, которая ничего не сказала, лишь кивнула едва заметно и села обратно, потупив взгляд.