— Сима, может быть, чего помочь? — Никита томился в бездействии.
— Отдыхай. Сейчас будем садиться.
— Уф, жарковато у тебя.
— И то, — спохватилась Серафима, — спасибо, хоть надоумил меня. Тогда тащи табуретки в палисадничек. Там стол есть, и прохлада от реки поднимается.
А уж вытащила Серафима из погреба огурцы малосольные и грузди хрусткие, тонкими ломтиками легли на тарелку лук и балык, вареные яйца для салата легонько дымились на столе, а скорлупу под навесом доклевывали куры…
— Выпьем, потянем, родителей помянем. — Стакан прочно сидел в широких пальцах Никиты. Сам он, улыбающийся, добродушный, выглядел празднично.
— Нет, Никита, — свела брови Серафима и прямо посмотрела на него, — поминать будем тех… За тех, кто не вернулся.
Минута пришла, минута и ушла, и они грустно молчали в эту минуту, припоминая тех, кого давно уже не было на земле. Тридцать лет не было. И они впервые по-настоящему поразились своей встрече, поразились тому, что имеют возможность видеть друг друга, и это после того, что они перевидели и что пережили они. Было удивительно им это, удивительно и больно. И еще успели подумать, что малого в жизни достигли, что те, кто не вернулся, достигли бы большего, да и на память были б щедрее.
— Встанем, Никита.
И они встали, добавив к прошедшей минуте еще одну, которую хотели и должны были прожить за товарищей.
Выпили и задумались. Говорить пока не хотелось, вернее не находились еще те слова, с которых можно было начать этот разговор. Никита от выпитого погрустнел и ушел в себя, а Серафима смотрела на то, как постепенно угасает день и меняется цветом река, вобравшая в себя солнечное тепло и теперь готовящаяся отдать его ночи. Тихо было на земле. Удивительно. А когда-то думалось, что к тишине привыкнуть нельзя, что вечно будут просыпаться солдаты от внезапной тишины.
Легкий ветерок перебирал листья осинок, многие из которых уже золотились по краям. От земли шло ровное спокойное тепло. А закуска на столе была не тронута, и ничего странного не было в этом.
— Эх, Сима, наливай еще!
— Да ты бы сам командовал, товарищ старшина.
— Это можно. Это мы можем.
Глава третья
— Товарищ старший сержант, рядовая Лукьянова прибыла в ваше распоряжение.
Девушка, в длинной шинелишке, аккуратно приткнув пальцы к виску, хотела разом охватить взглядом все: и его, старшего сержанта Боголюбова, и передовую, и расположение батареи, и бегущего по овражку с термосами повара Хамида. И по этому взгляду Никита догадался, что девушка на передовую попала впервые и все ей здесь в диковинку, все кажется великим и геройским.
— В мое распоряжение? — притворно удивился Никита, пристально разглядывая ее. — Вот это дела-а.
— В распоряжение…
Девушка не закончила, так как внимательно прислушивавшиеся батарейцы не выдержали и хохотнули. Подоспевший Хамид удивленно раскрыл рот, и из его рта тонко струился пар.
— И? — спросил Никита.
— Сержант, не томи, дай я ее расположу, — весело крикнул Коля Бочарников, — моя шинелка самая теплая, гагачьим мехом подбита. Дай…
Через два часа Коля Бочарников лежал на своей шинели, в своей крови, а Никита Боголюбов, морщась и чувствуя тошноту, зачем-то присыпал землей оторванную кисть Колиной руки. Земля была уже на изморози, комковатая, и все разваливалась, и бледные пальцы проступали из-под нее, словно ободранные корни.
Девушка бинтовала культю, встав над Бочарниковым на колени. Прядки волос выбились из-под пилотки, и выражение ее лица нельзя было разобрать.
Колю унесли, и еще двое ушли сами, виновато оглядываясь на батарею, невольно спеша и усиленно стараясь не показать этого.
— Страшно? — спросил Никита.
— Что?
— Страшно было?
— Н-нет.
— Ты не ври. Не надо. Мы и сами не каждый день прямой наводкой бьем. А страшно всем, и мне в том числе, потому как человек не для войны родится… Привыкнешь.
— Постараюсь.
— Как звать-то?
— Серафима.
— Сима, значит. Ну, Сима, будем воевать. Не каждый день к нам танки прорываются.
— Не каждый, товарищ старший сержант.
— Давно воюешь?
— С августа.
— Ну и добре, что к нам попала. С нами до Берлина дойдешь, там и замуж выдадим.
— Так я замужем.
— Ну?!
— И дочка у меня уже есть. Три годика.
— А муж?
— Там, — Сима неопределенно махнула рукой, и Никита понял, что дальше расспрашивать не надо.
Лежало перевернутое вверх колесами орудие, на огневой валялись еще теплые гильзы, и сладко щекотало в носу от порохового пара из казенников. Батарейцы зарывались в землю, где-то долго и тревожно бил пулемет.