За годы войны Иван привык, не спрашивать лишнего. Получил приказ. Значит так надо. Быстро собрал свой взвод. И уже через двадцать минут стояли все у штаба.
Выходит майор, за ним особист.
- Ну вот, братцы, новое вам задание. Рассказывать ничего не буду. Вот, - кивает небрежно на капитана, стоящего у него за спиной. - Вам все расскажет уже в машине.
Эх, знать бы Ивану, что не вернутся они больше сюда. Он бы сбегал бы к Марте, он с Мартой бы попрощался, он бы адрес ее взял и свой оставил.
Всю жизнь Иван жалел. Всю жизнь себя проклинал. Да и особиста этого, который потом сквозь холодный прищур маленьких глазок уже через год признался ему:
- Ты Иван должен меня благодарить. Спас я тебя от штрафбата, а может и расстрела. Снюхался ты с этой немкой. Это я подстроил, чтобы вас перебросили. Быстро и неожиданно. Понял? Благодарен мне будь.
Глаза Ивана потемнели. Он так и не понял, почему не врезал этому, своим излюбленным приемом ударом в шею не выключил этого, слов нет, почему. Так и не понял.
Лишь когда услышал треск сломанного приклада и увидел свои трясущиеся руки, которые держали разломанный пополам автомат, остановился.
Отвел глаза от испуганного особиста и буркнул тяжело и глухо:
- Пойду я. Пора мне.
***
Хорошо, что это случилось в последние часы перед отбытием состава на Родину. Забился Иван в самый дальний угол вагона и целые сутки молчал.
Не тревожили и сослуживцы.
Молчали друзья.
Понимали.
Жалели.
***
Секретарь парткома поморщился от яркого света настольной лампы с прозрачным стеклянным зеленым абажуром и устало посмотрел на социолога.
-Ну что там у тебя, Александр, заходи. Как осваиваешься?
- Да, нормально. Пока один. Готовлю предложения.
Социолог присел на пододвинутый хозяином кабинета стул. — Вот посоветоваться решил с вами.
- Давай.
Секретарь любил, когда простые коммунисты заходили к нему в кабинет, так запросто, после работы или во время работы. Заходили поговорить по душам, посоветоваться, а то и на особо ретивых пожаловаться.
Жалобщиков он не любил, хотя всех выслушивал со спокойным и ровным выражением лица. К нему люди уже привыкли. И он с удовольствием иногда отмечал, что и к мнению его прислушиваются искренне и честно, не льстя и не подхалимствуя.
Панибратства своего предшественника он никогда не одобрял и очень боялся, что люди, что заводчане не примут его стиль. Но, похоже, опасения были напрасны, судя по таким не редким визитам "за советом" рядовых коммунистов, партгрупоргов, секретарей цеховых организаций, руководителей низового звена, мастеров и бригадиров.
- Мне и как человеку и как парторгу надо знать – воспитывал он Александра, - Почему? Почему участник войны, боевой, бравый разведчик, передовик производства, лучший литейщик завода вдруг вот так уходит в запой? Его дважды мы выдвигали на городскую доску Почета и дважды нам райком возвращал его кандидатуру, отказывал. Вот только из-за этого, Александр, только из-за этого. А он герой войны. У него ордена Солдаткой Славы. Всех степеней. Александр, вы у нас молодой специалист, поговорите с ним, настращайте в конце концов. Нельзя же так пить. Вот он своим хвастается: " Что мне рюмка! Я бутылку водки выпью, да таз пельменей съем и - ни одном глазу!" Выручайте, а? Сделайте что-нибудь.
- Видите ли, Виктор Петрович, я ведь с ним говорил. И, так мне, кажется, тут не я нужен, а может врач.
- Врач? Мы для чего тебя выписали, должность создали? Для чего? Чтоб ты с людьми работал.
- Да здесь сложнее все.
- Сложнее? Так решайте вопрос. Мы ведь не просто так вас пригласили работать. А помощь заводчанам оказывать. Вот таким, как Иван, героям войны, передовикам нашим помогать.
Воцарилась неловкая пауза.
Секретарь слегка кашлянул, как бы извиняясь за высокий тон и резкие слова. Не в его стиле это было.
- Хорошо, - ответил Александр. - Попытаюсь.
***
На второй встрече в чайной они с Иваном уже были друзьями. Александр больше не брал чая, а как и у всех, сидящих за столом у него стояла кружка пенящегося пива.
Свой человек.
- Ты представляешь брат, - Иван вопросительно заглянул в его глаза, -и ты представить себе не можешь, какая радость было, какая радость, - повторил он задумчиво, и даже прикрыл глаза, как - бы всем телом, всей душой уходя в то, счастливое время, в те радостные недели. Я тебе скажу больше, даже не только мы стоявшие небольшим батальоном в этом доме, но и хозяева наши все были рады, что закончилось это несчастье. Ведь для них это тоже такое несчастье было. И они как бы с облегчением вздохнули, что кончилось все, что живы остались, что позади эти бомбежки, пожары, голод. Все им осточертело. Все. А как Марта, дочка хозяина нашего старика, в доме, где мы квартировали. Как она радовалась.