Иван замолчал. И, глядя куда-то в даль, улыбнулся:
- А знаешь, Александр, ты прав. Завяжу я, не буду пить больше. Не мое это. Прав ты.
***
Второе письмо Иван читал Даше с непонятным замиранием сердца.
Guten Tag, Daria.
Ich habe deinen Brief bekommen. Du hast eine sehr schöne Handschrift. Ich kenne Russisch noch nicht gut. Also habe ich meine Mutter gebeten, deinen Brief zu Lesen. Meine Mutter und ich Leben zusammen. Meine Mutter heißt Martha. Sie arbeitet als Lehrerin an einer benachbarten Schule. Und er sagt, dass er mich unbedingt in die Sowjetunion bringen wird. Vielleicht Nächstes Jahr. Auf Wiedersehen. Schreib, was du liebst. Ich sammle noch Briefmarken. Ich habe schon 120 Riesen. Wenn du kannst, gib mir deine Briefmarken.
Auf Wiedersehen. Iwan.
«Добрый день, Дарья.
Получил твое письмо. У тебя очень красивый почерк. Я русский еще плохо знаю. Поэтому попросил маму прочитать твое письмо. Мы с мамой живем вдвоем. Мою маму зовут Марта. Она работает учительницей в соседней школе. И говорит, что обязательно меня свозит в Советский Союз. Может быть в следующем году. До свидания. Напиши, че ты увлекаешься. Я еще коллекционирую почтовые марки. У меня их уже 120 штук. Если сможешь пришли мне свои почтовые марки.
До свидания. Иван».
Забилось сердце. Нет не забилось. Заколотилось. Колоколом заколотилось.
Нет. Конечно же, Иван никогда на забывал Марту. Как мог он забыть те солнечные дни, те весенние и летние дни Победы, то всеобщее ликование, а главное те уроки немецкого, которые скромная Марта.
А впрочем только сейчас Иван стал понимать, что уроки для него это только был повод, повод встретиться со своей юной учительницей, ее frau, только повод, чтобы еще раз посмотреть в эти ясные спокойно - равнодушные и такие умные глаза, с легким зеленоватым оттенком (брундельбергских) лугов и с постоянной икринкой солнечной иронической улыбки.
А погода тогда была какая чудная. А солнце. Небо синее, синее. Ну точь-в-точь как тогда там в Германии, Тогда. Там. Когда Марта была рядом. Над их редким занятиями по немецкому языку посмеивались, но никто и вида не показывал.
Все видели, как Иван преобразился. Внутренне распрямился. Придираться перестал. Великодушен стал. Все во взводе догадывались, почему, но никто и виду не показывал. Ну занимается старшой немецким языком и пусть. Дело такое. Молодое.
***
Иван уже бывал у Михалыча на приеме и раньше. Еще в бытность его работы секретарем парткома оборонного завода. Михалыч всегда был в хорошем настроении, открыт людям.
- Заходи, заходи, Иван, садись. Ну рассказывай, с чем пришел, как поживаешь. Слышал, рацпредложение твое БРИЗ одобрил, говорят экономия большая будет. Молодец. Вот это настоящий рабочий класс! Пока - о у инженеров руки дойдут до техпроцесса, а ты уже... Молодец. За завод переживаешь, за экономию. Это хорошо. Это по - нашему, по - военному.
Он отложил свою руку в черной перчатке на стол и приветливо подмигнул.
***
-Иван, прервала его воспоминания Любовь Сергеевна, Иван, заходи, освободился председатель.
Иван встал, вздохнул, перекрестился и открыл дверь кабинета.
Все. Все расскажет он сейчас своему фронтовому товарищу. А именно таким он считал Михалыча. Все расскажет. Да что там рассказывать, что там таить, раз тебя так радушно встречают, и не думал Иван, да вот не смог никак удержаться и как было на сердце, так и излил бы всю свою душу ему, как на духу, как духовнику раньше рассказывали, все без остатка. Всю. Все рассказал бы.
И о нахождении в этом немецком городке, и о том как его там награда нашла и о том, что дочка хозяйки ему приглянулась и что любовь у них была настоящая, не военно-полевая, и что не успел он Марте даже предложение толком сделать, как по анонимке, его сразу и выслали, да и не куда - нибудь а сразу на Дальний Восток.
Не передать словами, что происходило в душе Ивана в этот момент, в эти несколько шагов по красной дорожке кабинета. Наконец - то его многолетняя тайная мечта и надежда тайная и скрытая от всех может осуществиться. И это реально.
Он же сказал, он сказал, он говорил своей Марте, что вернется, что обязательно вернется и заберет ее к себе, домой. И вот сейчас его, Ивана, судьба зависели от этого человека. Именно он, этот сидящий вальяжно в кресле человек, может все. Он может включить Ивана в состав делегации, а может не включить.
Какая власть у него, у него вершителя судеб!
И так захотелось Ивану рассказать все - все рассказать этому умному собранному аккуратному человеку. Такому доброму, такому внимательному. Так захотелось, что даже защемило в груди, что там сердце или душу защемило, неважно. Только рассказать, рассказать все, все что за эти годы накопилось невысказанным плачем или воем, или ударом его раскаленного молота, что кулаки его пудовые, на коленях лежащие, сжались до хруста.
Сейчас! Сейчас! Сейчас вот он только присядет поудобнее на этот парткомовский мягкий стул и все, и все, как на духу, вес - все расскажет.
И о жизни совей неприкаянной, и о службе в разведке, и как Берлин брали, и как потом целых полгода в городке этом маленьком немецком квартировали, а главное, а главное, он наконец - то хоть кому - нибудь расскажет о самом главном и самом скрытом от всех шуток и насмешливых взглядов, своей любви, своей главное страсти и мечте всей своей жизни, о ней, о Марте, об этой чудесной доброй, отзывчивой девушке, которая его так жалела, которая и вылечила его раненого в том последнем бою, о Марте, с которой сволочи не дали ни свадьбу сыграть, ни встречи свои самые счастливые в жизни продолжить, с которой они прихвостни штабные и разлучили его на всю жизнь.
И всю жизнь он вот такой неприкаянный, потерянный, никак ни себя найти не может, и все женщины, с которыми жизнь его сводила, и волоска ее, любимой, его Марты не стоили.
Все – все, как на духу, сейчас расскажет Михалычу. Все. Поймет Михалыч. Михалыч он человек свой, он войну прошел, он не такой как те прихвостни, выдворившие его из Германии, жизнь ему перечеркнувшие. Он поймет.
Так билось сердце у Александра Васильевича, так он хотел душу свою излить и все, все что за годы эти накопилось в ней все рассказать, что казалось пиджак на нем так и колышется и гром в ушах стоит.
Он устроился поудобнее и только положил руки свои, большие, с темноватыми узлами на пальцах от жары, расплавленного металла, да угольной пыли, как раздался звонок.
Правая рука председателя в черной перчатке спокойно лежала на столе. Левой он взял трубку. Немного переговорил. Положил трубку. И повернулся к нему.
- Ну, Иван, рассказывай, как поживаешь, с чем пришел?
Вздохнул Иван, посмотрел в глаза Михалычу, и столько тоски было в его голубых глазах, что словами не передать.
Вздохнул Иван еще раз всей своей широкой грудью.
И ничего не стал говорить, ни слова, ни о своей любви, ни о нарушенной услужливыми штабистами его жизни, ни о литейке.
Ни о чем не стал он рассказывать.
А просто еще раз посмотрел ему в глаза и сказал тихо:
- Михалыч, выручай. Дай положительную бумагу. Делегация от области в ГДР едет. Попасть в нее хочу. Всю жизнь благодарен буду.
Сидел и покорно понурив голову ждал решения своей судьбы.
***
Почти два года ушло у Ивана на всякие там государственные и межгосударственные хлопоты. Хорошо помогли и московский писатель военный историк Владимир Карлов, подключились и бывшие сослуживцы и генералы из штаба армии, даже тот особист, которому Иван чуть ударил по носу своим пудовым кулаком, тоже посодействовал по своей линии.
***
В заводском клубе, где горисполком проводил первые торжественные бракосочетания под мелодичный звук, пластинки торжественно зазвучали слова секретаря горисполкома
Любови Сергеевны:
- Невеста Марта Генриховна, согласны ли вы выйти замуж за Ивана Васильевича Горлова?
Маленькая Даша в белом нарядном платье стояла рядом и с ней новый сосед по большой коммунальной квартире, мальчик Иван.
***
Вот так, брат, бывает и такое.