Видно, что Костя погорячился и сам не поймет, «куда бегом»: у ментов в расположении группировки совершенно другие задачи; если им и приходится защищать внутренние рубежи, то сугубо подступы к своей складской палатке от посягательств внутреннего врага. Но если приходят добрые люди с понятными намерениями, то никакие обстоятельства не помешают наряду их там же достойно и приветить.
После секундного замешательства, повертев головой и увидев, что полковник со свитой продвигается в сторону штабного вагона, командует:
– К шта-абу-у бего-ом ф-фарш!
– Ну, Костя…
– Твою маму…
Снег чистый, слякоти не видно, и группа, покумекав, решила не отказать себе в удовольствии прогуляться до штаба.
– Ладно, мужики, почапали…
– Может, угомонится…
– Разговорчики! – Костя вошел в раж. Офицеры с солдатами возле одной из САУ с любопытством рассматривают невиданное доселе зрелище: менты пытаются идти строем. Пользуясь случаем, Топорков громко, так, чтоб все слышали, произносит: – Наша задача – оборонять штаб!
– Стратег хренов! – не выдержал Рома, даже войсковым стало смешно.
– Разговорчики! – повторил Костя. Надо отдать должное, командирский голос все‑таки имеет место быть.
Слышно, как Рома скрежещет зубами, и различимы крупные вибрации тела. Нет, все‑таки ментовский менталитет очень далек от армейского.
Обстановку опять‑таки разряжает Ваня Буцак:
– Удачный маневр всегда ведет к поражению противника!
Теперь и менты засмеялись:
– Это заявка на победу!
Как назло, заморосил дождь…
Вернувшись со смены, Роман Григорьевич, проявив чутье опытного оперативника, солдатскую баньку, находящуюся в расположении чистоплотных артиллеристов, все‑таки нашел. Это оказалось вкопанное в землю сооружение с бревенчатым настилом, замаскированное квадратиками дерна, со стороны производящее впечатление небольшого бугорка с торчащей из нее трубой.
Вволю напарившись и смыв с тела полуторамесячную грязь, Роман Григорьевич вернулся «домой»:
– У-ух, хорошо попарился, даже прошлогоднюю тельняшку нашел! – в прекраснейшем расположении духа произносит Рома традиционную, подобающую случаю фразу. Но пока он еще не догадывается, что тельняшки‑то уже нет.
– С легким паром, Григорьич! – чуть ли не хором разделяют его радость присутствующие. – Чайку не желаете?
– Только что заварили…
– М-м… ароматный…
– А вку-ус…
– Кстати, кто снял мои трусы и тельняшку и где они есть? – приготовившись воздать хвалу и благодарность своим друзьям за проявленную заботу, спрашивает Рома.
Сержант заботливо осведомляется:
– Ты где их оставлял?
– Как где, Серега, на улице, сушились на веревке.
– Ну, значит, сейчас их кто‑то носит.
– Да чтоб у него… – Рома не может подыскать соответствующие охватившим его бурным отрицательным эмоциям слова. – Да чтоб у него… – зачем‑то схватил с печки пустую эмалированную кружку с подгоревшей заваркой. Ожегся. Бросил на земляной пол, запнул под нары. Под нарами послышался звон стекла. – Да чтоб у него… на лбу вырос! – Резко меняется настроение у наивного, толком не умеющего выражаться милиционера. – Достали все! – Чутье опытного оперативника безошибочно подсказывало: своих, таких необходимых и полезных в быту вещей он попросту больше никогда не увидит. Досадно.
Сев на нары и свесив руки с колен, обиженно уставился на буржуйку – будто это она в чем‑то перед ним повинна. Но на деле виноватость перед Ромой отчего‑то ощущают все присутствующие. В течение всего вечера, по причине и без, слово «достали» Рома на все лады смаковал и произносил неоднократно.
Он уже проваливался в сон, когда по своему непонятному графику рядом пальнула саушка[5], Рома моментально проснулся:
– Достали! – И тут же у него зачесались ноги; задрал штанины, приспустил носки, стал яростно начесывать. – Достали! Все! Нервы на пределе! – Зачесалась поясница, Рома принял сидячее положение: – У кого‑нибудь успокоительное есть?
– Только водка, – сочувствуют «дедушки».
– Да-а, Рома, до чего ж ты себя довел…
Кажется, проснулись все.
– …Совсем себя не бережешь…
– Близко к сердцу все воспринимаешь…
– Ну, нельзя же так!
Кто‑то Ромика и подбадривает:
– Ничего, ничего: даже у металла усталость бывает. Это пройдет.
– Так сказать – предел прочности выработан.
У Ромы зачесались руки.
– Наливай! – Достав нож, стал яростно скрести обушком клинка между пальцев, накопившееся раздражение хлещет через край. – Достали, с… б… п… зарраза!
Солдаты включили двенадцативольтовую лампочку, висящую на центральной опоре палатки и питающуюся от автомобильного аккумулятора. Неподалеку от палатки взревел танк – дневальный решил разогреть двигатель, все‑таки боевая машина всегда должна находиться в постоянной готовности к ратной деятельности.