Воевода.
Воевода
Окороков Владимир
Вечерело. По заснеженной зимней дороге в сторону Москвы неспешно тащился уставший обоз. Впереди ехал добротный, хоть и не богатый, крытый экипаж запряженный, уже изрядно измученной, тройкой рысаков. Чуть позади, тащились пять груженых саней розвальней запряженных парами. Обоз сопровождала дюжина верховых казаков, да столько же вьючных лошадей шли за обозом. Откинувшись на мягких подушках, Александр Петрович в глубокой задумчивости наблюдал сквозь слюдяное оконце возка за проплывающими мимо заснеженными кронами деревьев. Когда лохматые лапы елей хлестали по обшивке кареты, он вздрагивал, отвлекался от дум и прикладывался пересохшими губами к глиняному голландскому штофу, купленному два дня назад на постоялом дворе в Коломне. - Богомерзкое пойло, - Он с ненавистью отбросил уже пустой штоф – жаль, своего сибирского хлебного вина мало прихватили. *** Почти трехмесячное путешествие из далекого Енисейского острога для воеводы Салтыкова были сплошным мучением. И не только потому, что дорога на лошадях была утомительна. Напротив, по зимнему пути сани почти не трясло и в другое время, поездка принесла бы ему массу добрых впечатлений и удовольствий, но только не в этот раз. Мучила воеводу неизвестность и ожидание какой-то неминуемой беды. И чем ближе они подъезжали к Москве, тем сильнее и чаще сжималось сердце от тревожных предчувствий. Когда, накануне Покрова Пресвятой Богородицы, в дом воеводы в Енисейске с шумом вломились гонцы из первопрестольной с требованием, немедленно собираться в Москву в Кремль, чтобы предстать пред ясны очи правительницы Российского царства Софьи Алексеевны, воевода не на шутку испугался. Но что больше всего его перепугало, так это подорожная грамота - Что за напасть такая случилась? – Обливаясь холодным потом, мучительно соображал он, держа в дрожащих руках казенный документ, подписанный первым боярином государства Российского, самим князем Василием Васильевичем Голицыным. В памяти лихорадочно работающего мозга вихрем пролетали и отпечатывались все воспоминания о грехах и подлости, совершенной против российской короны членами его окаянного семейства. - Но он-то здесь причем? Александр хоть и родился подданным Польского короля, вины его в этом не было. Это его дедушка, боярин Михаил Салтыков, предал Русь-Матушку, присягнув польскому королю Сигизмунду, это он получил от него поместье в Дорогобужском уезде. - С чего ради, вдруг Софья Алексеевна вспомнила о нем? – Тревожная мысль навязчиво и неотступно билась у него в голове. – Нет, здесь не обошлось без козней злейших врагов их рода, того же Голицына и Шакловитого. Столько время прошло, а не забыли, завистники подлые. *** В путь отправились сразу после Покрова, благо снегу в этом году было много и зимник уже основательно проторили. Обозы с грузом из Маковского острога в Енисейск шли почти непрерывно. Вначале пути воевода ехал верхом на коне. Все хорохорился, нет-нет, да и прикладываясь к жбану с ядреной ягодной брагой. Но, когда скособочившись, вдруг внезапно свалился с лошади, казаки запихали его в возок и с тех пор он оттуда выходил только по нужде, да еще на постоялом дворе. Однако зелье пить Александр Петрович после этого не прекратил, а на увещевание десятника Перфильева только отмахивался, да ругался срамословно, будто мужик сиволапый а не высокородный вельможа. *** Воеводой Енисейского острога Александр Петрович Салтыков был назначен царем Федором Алексеевичем Романовым. И хоть умер тот в прошлом году, прожив всего лишь 21 год, однако за столь короткую жизнь успел все же дважды жениться. И обе его супруги Агафья Грушецкая и Марфа Апраксина из знатных старинных семейств были в хороших дружеских, даже родственных отношениях с родом Салтыковых, что в значительной степени и повлияло на его назначение в Енисейский острог. По складу своего ума и характера Александр Петрович все больше склонен был к свободной, раздольной жизни. И хотя был уже немолод, в этом году ему исполнилось уже 40 лет, не задумываясь, отправился в далекую Сибирь, оставив в Москве жену Екатерину Федоровну и троих детишек. Ну не тащить же их с собой в Сибирь, в «Тмутаракань». Вот уже почитай три года как не видел Александр Петрович свою семью. - Старшей-то дочери, Прасковье, уже, однако, 19 лет в этом годе стукнуло. – Вспомнил вдруг он – Совсем взрослая девица. Служба в Енисейском остроге Александру Петровичу нравилась. Жалованье хорошее, да и начальников никого, считай сам себе хозяин. Он планировал бы вообще остаться здесь навсегда, но на все, как говорится, есть воля Господа и Государя конечно. Александр Петрович улыбнулся, вспоминая, как вышел провожать его народ енисейский. Любили его казаки. Все до единого, вышли на дорогу. Как смахивали тайком скупую слезу бородатые мужики, как заголосили в крик бабы, как ревела, цепляясь за стремя, его кухарка, брюхатая Фроська, словно понимая, что никогда он уже в Енисейск не вернется. Спустя две недели, сидя за столом с воеводой Кетского острога Иваном Семеновичем Павловым за чаркой водки, Салтыков при свете сальной свечи плакался ему на неудавшуюся жизнь, на судьбу и божился, что чист перед Господом Богом, царями Иваном и Петром и сестрицей ихней Софьей Алексеевной. Наутро они при расставании обнялись и больше уже никогда не виделись, сохранив в тайне свой ночной разговор. Воевода пару раз пнул ногой в стенку кареты, кучер что-то крикнул и обоз встал. Вывалившись из дверцы в сугроб, Салтыков оттолкнул казака, бросившегося ему помогать. - Отойди, сам я – Обвел мутным взглядом хмурые бородатые лица казаков, спешившихся с лошадей потягивающихся и разминающих спины. Увязая по колено в снегу отошел от дороги и не стесняясь справил нужду. - Десятский где? – Буркнул он, не глядя ни на кого и заметив подбежавшего Степана Перфильева, спросил. – Как настроение в отряде, здоровы ли казачки? Далеко ли до Москвы? - До Москвы, воевода, совсем ничего осталось, – махнул рукой Степан, указывая на дорогу – только вот ночевать опять придется на постоялом дворе. В город нас, наверное, стража не пустит. На Москве смуты боятся. Я тут намедни с проезжавшими из Москвы казаками Яицкими говорил. – Степан опасливо закрутил головой. - Садись ко мне в возок – Буркнул воевода - да прихвати с собой бражки – и грузно полез в карету. Когда обоз тронулся, выпили по кружке браги и как следует закусив вареной медвежатиной, воевода повернулся к Перфильеву. - Ну, сказывай, что там? - Вражда там между двух царственных семейств возникла. Знающие люди на постоялом дворе говорили. - Кто там, что не поделил? – Усмехнулся, разглаживая бороду, воевода. - Так Милославские с Нарышкиными и схлестнулись за трон царский. - Погоди, погоди. Так Иван и Петр говорят, оба на царство венчаны! - Так-то оно так – скомкал Степан мокрую бороду в кулаке – только регентом-то при них и правительницей Софья Алексеевна, родная сестра Ивана. Они же из семейства Милославских будут, а Петр из рода Нарышкиных. Вот и получается, что для Софьи Алексеевны выгоднее будет, если на троне останется один Иван. К тому же говорят – Степан понизил голос, как будто кто-то их мог здесь услышать – Иван-то хворый не только телом, но и головой, говорят, мается. Да и где это видано, чтобы на царство сразу двоих помазали? Нет, определенно быть беде. - Что языком-то болтаешь? – Одернул его воевода. – Плесни ка еще кваску. - А вот истину люди говорят – не унимался Степан – Петр-то, сказывают, хоть и малец совсем, но ушлый и здоровьем Бог не обидел, а Иван и телом хвор, и головой глуп, и к царствованию совсем не пригоден. Зато Софьюшка, кобыла, хочет Петра Алексеевича извести, да всю жизнь регентом над дурачком Ванькой и сидеть, а все эти новые князья, что вокруг Софьюшки крутятся, ей в этом помогать будут. Ты уж, воевода, осторожнее там, гонор-то свой поумерь. Знаю я твой норов, а то кабы чего не вышло. Ладно, пойду я. Почивай, воевода – И Степан ловко выскочил на ходу из возка. - А где гонцы-то царские, что-то я их давно не вижу? – Сплюнул в снег воевода. - Так докладывать князю Голицыну, поди ускакали. – Ощерился беззубым ртом Степан. Уже ближе к полуночи караван наконец-то разместился на обширном постоялом дворе почти под самыми стенами московского кремля. До Великого праздника Рождества Христова оставалось ровно три дня. *** Только под самое утро забылся коротким чутким сном воевода Салтыков. Ночью он попарился в бане, где огромными ножницами его подстригли, подровняли бороду и усы, отросшие за дорогу до безобразия. Когда Александр Петрович наконец-то сел за стол выпить чарку водки и закусить, сквозь маленькие слюдяные окна трактира уже пробивался серый рассвет. По давно сложившейся в московском Кремле традиции весь царский двор во главе, разумеется, с самим царем с утра до полудня всегда находился в кафедральном Успенском соборе на заутренней молитве и только после этого в Престольной палате государь, совместно с боярами, принимал послов, купцов и воевод. Так было, говорят, всегда. При Михаиле Федоровиче, при Алексее Михайловиче и при его сыне Федоре Алексеевиче, которого воевода Салтыков знавал лично - Ничего не изменилось и при Софье. Александр Петрович еле протиснулся сквозь огромную разноцветную толпу именитых гостей, заполонившую все пространство Большого Теремного дворца, начиная от Красного парадного кр