Люди слушали внимательно, кто-то соглашался, а кто-то и нет. Дородный мужчина возразил Гагарину:
— Что ты тут мелешь? Все знают, что государь сел на царство не сам собою. Выбрали вы его сами — бояре да дворяне и служилые люди. Насчёт пьянства его или какого другого неистовства мы ничего не слыхивали.
Вступил другой москвич:
— Шуйский, может, многим неугоден. Но нельзя его с царства свести просто так, без больших бояр и всенародного собрания.
Гагарин не отвечал на возражения, толкнул локтем Григория Сунбулова:
— Давай зачитывай грамоту, что давеча составлял по совету в полках, со служилыми людьми иных городов.
Сунбулов выдвинулся вперёд и по свитку зачитал:
— «Князя Василия Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а иные города того не ведают, и князь Василий Шуйский нам на царстве не люб, и для него кровь льётся, и земля не усмирится: чтоб нам выбрать на его место другого царя?»
Иногородние, бывшие на площади, одобрительно зашумели. В ответ поднял свой голос не устрашённый нанесёнными ему оскорблениями патриарх Гермоген:
— До сих пор Москва, ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам! Государь царь и великий князь Василий Иванович возлюблен и избран и поставлен Богом и всеми русскими властями и московскими боярами и вами, дворянами, всякими людьми всех чинов и всеми православными христианами, из всех городов на его царском избрании и постановлении были в то время люди многие, и крест ему, государю, целовала вся земля, присягала добра ему хотеть, а лиха не мыслить!
Тимофей Грязной зло выкрикнул:
— Шуйский тоже крест целовал, что не будет никого наказывать без совета с боярами! А на деле что? Проведали мы, что он тайно побивает и в воду сажает братию нашу, дворян и детей боярских, жён и детей, и таких побитых с две тысячи!
— Как же это могло статься, что я ничего не знаю? В какое время и кто именно погиб?
Грязной смешался, затрудняясь назвать имена, хотя слухи о тайных казнях по приказу Шуйского по Москве ходили давно.
Кто-то из заговорщиков, чтобы поддержать его, заорал, возбуждая толпу:
— И теперь повели многих нашу братию сажать в воду, за это мы и стали!
Патриарх снова ехидно спросил:
— Да кого ж именно повели в воду сажать?
Говоривший начал крутить:
— Мы послали уже ворочать, сами увидите!
Однако ему никто не поверил, слишком растерянно он это произнёс.
Кто-то крикнул:
— Врут они всё!
Воспользовавшись настроением толпы, Гермоген распалился гневом на заговорщиков:
— Вы забыли крестное целование, немногими людьми восстали на царя, хотите его без вины свесть, а мир того не хочет, да и не ведает, да мы к вам в тот совет не пристаём!
С этими словами Гермоген отвернулся от толпы и медленно пошёл восвояси, окружённый подоспевшими священнослужителями. Заговорщики больше не посмели его задержать, они вопросительно поглядывали на своих вождей. Надежда на успех восстания таяла: москвичи явно не хотели вмешиваться.
Роман Гагарин тем не менее призвал:
— Пошли ко дворцу Шуйского, мы его сами скинем!
Однако число заговорщиков стало редеть и ко дворцу подошло их значительно меньше половины. Шуйский успел подготовиться к встрече: у крыльца цепью стояли стольники, с ними несколько сот стрельцов. Государь вышел на крыльцо и в ответ на крики с требованием оставить престол с торжествующей ухмылкой ответил:
— Зачем вы, клятвопреступники, ворвались ко мне с такой наглостью? Если хотите убить меня, я готов принять мученическую смерть, но свести меня с престола без бояр и всей земли вы не можете!
Заговорщики вынуждены были ретироваться в Тушино. Впрочем, их никто не преследовал. В их числе были князь Фёдор Мещёрский и «возмутитель» Михайло Молчанов, которые рассказали «царику», будто Шуйский валялся у них в ногах, вымаливая прощение. А Василий Голицын как ни в чём не бывало занял своё место в боярской думе.
На следующий день Гермоген, потрясённый случившимся, обратился в стан врага со своим посланием, принёсшим ему славу «второго Златоуста»:
«Ко всем прежде бывшим господам и братиям и всему священническому и иноческому чину, и боярам, и окольничим, и дворянам, и дьякам, и детям боярским, и купцам, и приказным людям, и стрельцам, и казакам, и всяким ратным и торговым и пашенным людям, бывшим православным христианам всякого чина, и возраста же, и сана, иные же из-за грехов ваших против нас обретающихся, не знаю, как вас и назвать, — недостаёт мне слов, болезнует моя душа, болезнует сердце моё, и всё внутри у меня терзается, и все суставы мои содрогаются. И плачу, и говорю, и рыдаю: помилуйте, помилуйте, братья и чада единородные, отпадение от своих душ и родительских, от жён своих и чад, от сродников и друзей, вразумитесь и вернитесь!