Самого атамана Салькова, оглушённого при падении с лошади, а также оставшихся в живых немногочисленных разбойников повязали и подтащили к Пожарскому.
— Лихие молодцы да и воины знатные, — произнёс Дмитрий. — Почто на своих, православных, руку подняли?
Разбойники угрюмо молчали.
— Что будем делать с ними, князь? — спросил Ждан Волгин.
— Бросьте их на сани, вместе с зерном доставим в Москву. Пусть их государь судит за разбой.
Сальков, пришедший в себя, яростно взглянул на Пожарского:
— А чего с нами якшаться? Вели порубить нас здесь. Лучше от воинов смерть принять, чем от палачей царских. Да и мучиться меньше!
Пожарский задумался, потом произнёс:
— Нет, негоже нам самосуд чинить, да ещё над своими же, русскими. Одно дело в бою. А так... нет, негоже.
Взгляд Салькова потух:
— Как знаешь. Ты победил, тебе и решать: казнить или миловать.
— Погода! — встрепенулся князь, который видел перед собой в первую очередь людей, а уж потом разбойников. — Как ты сказал — «миловать»?
— Да! — В глазах атамана блеснула надежда.
— Можешь мне поклясться, что, коль отпущу, явитесь с повинной к Шуйскому?
— А что толку! Всё равно казнит! Знаем мы его подлую душу.
— Именно потому и не казнит!
— Как так?
— Государь наш всегда во всём выгоду для себя ищет. А ему воины позарез нужны, особенно такие крепкие. Коль вызоветесь ему служить, простит, да ещё денег даст. Такое не раз уже бывало!
— Ну, что же, попытка — не пытка! — вздохнул атаман, решаясь.
— А коль так, целуй мне крест, что разбойничать больше не будешь!
Пленников развязали, и они дружно бросились врассыпную ловить своих разбежавшихся по лесу лошадей.
— Обманут! — убеждённо сказал Болтин, глядя им вслед.
— А я им верю! — твёрдо произнёс князь.
Приведя обоз в Москву, Пожарский узнал, что Сальков, ошеломлённый великодушием князя, вместе со всеми оставшимися в живых бандитами успел обогнать его, чтобы добровольно сдаться в плен. Шуйский помиловал разбойников, а слава Пожарского как воеводы, не проигравшего ни одного дела, множилась.
Тем временем Василий Шуйский слал племяннику слёзные письма:
«И тебе бы, боярину нашему, никак своим походом не мешкать, нам и всему нашему государству помощь на воров подать вскоре. И только Божиею милостью и твоим промыслом и раденьем государство от воров и от литовских людей освободится, литовские люди твоего прихода ужаснутся и из нашей земли выйдут или по Божьей милости победу над собою увидят, то ты великой милости от Бога, чести и похвалы от нас и от всех людей нашего государства сподобишься, всех людей великою радостию исполнишь, и слава дородства твоего в нашем и окрестных государствах будет памятна, и мы на тебя надёжны, как на свою душу».
Молодому полководцу, к которому вдруг воспылал столь пламенной любовью царствующий дядя, было не до комплиментов. Новгород находился в кольце городов, преклонившихся Тушинскому вору. Примеру Орешка, первым перешедшего на сторону самозванца благодаря измене Михаилы Салтыкова, последовали Псков, Старая Русса, Торопец, Тверь, Торжок, Старица, Великие Луки.
Находясь в таком окружении, многие из новгородцев стали колебаться, размышляя, не пора ли сменить царя, а то ведь можно и опоздать. Удерживали их в верности Шуйскому только проповеди митрополита Исидора и авторитет самого Скопина. Городской воевода Михаил Татищев, который по чину обязан был навести порядок и утихомирить крикунов, вдруг как-то странно оробел, что было совсем на него не похоже.
Скопин хорошо знал, что Татищев был единственным, кто смел говорить Димитрию в лицо всё, что о нём думал, и что именно он всадил длинный нож в бок Петру Басманову, положив начало кровопролитию. Однако теперь ярый приверженец старины, не стесняясь, костерил «Ваську Шуйского», как он называл государя, за неумелое правление. Причиной тому была обида, что Шуйский, которому, видать, надоело выслушивать назойливые советы бесцеремонного окольничего, отослал «героя» переворота товарищем воеводы в Новгород.
Татищев свои обиды не скрывал от Скопина, считая и того тоже обиженным — был великим мечником при прежнем государе, а теперь отослан в сомнительную экспедицию за шведской помощью. Когда в Новгороде обстановка особенно накалилась, он по-отечески посоветовал Скопину покинуть город. Скопин выехал навстречу приближающимся шведам, но новгородцы одумались и послали за ним гонцов с просьбой вернуться. Ему целовали крест в верности представители всех частей города.