13) Жителей из одного государства в другое не переводить.
14) Торговле между обоими государствами быть свободной.
15) Королю немедленно вывести войско из всех городов русских.
16) Всех пленных освободить без выкупа.
17) Гетману отвести Сапегу и других ляхов от Лжедимитрия и вместе с боярами взять силой для истребления злодея.
18) Между тем гетману стоять с войском у Девичьего монастыря и никого из своих не пускать в Москву, без дозволения бояр и письменного вида.
19) Марине Мнишек ехать в Польшу и не именоваться государынею московскою.
20) Отправиться великим послам российским к государю Сигизмунду и бить челом, да крестится Владислав в веру греческую».
Гетман сдержал своё слово лишь в одном пункте договора: ему действительно удалось «отвести» Сапегу от Лжедимитрия, да и то было сделано с помощью русской государственной казны, которой он вскоре начал распоряжаться как своей собственной. «Царику» же гетман в порядке компенсации предложил через Сапегу от имени короля владение Самбором либо Гродно по выбору. Тот понял, что «рыцарство» его предало, и в порыве досады заявил:
— Да лучше я буду служить у мужика и кусок хлеба добывать трудом, чем смотреть из рук его величества!
А Марина повторила то, что уже сказала однажды:
— Пусть король Сигизмунд отдаст царю Краков, а царь его милости уступит Варшаву.
Оставив «сапежников», Лжедимитрий в сопровождении «верного» Заруцкого запёрся в Угрешском монастыре. Жолкевский решил схватить «вора» и просил у бояр разрешения провести с этой целью своё войско через Москву. Предупреждённый кем-то из москвичей, вор успел уйти в Серпухов, а затем в Калугу. Тем не менее мирный поход польского войска через Москву и обратно в Сетунь сослужил добрую службу Жолкевскому, повысив к нему доверие москвичей. Ещё более возросла его популярность среди «лучших людей» после роскошного пира, который устроил гетман в честь изгнания самозванца 29 августа. Гетман одарил всех русских, присутствовавших на празднестве: кто получил коня, кто — саблю, кто — чашу.
На этом пиру Жолкевский потребовал от бояр, чтобы они наконец отправили посольство к Сигизмунду. Хитроумный гетман предложил, чтобы его возглавили князь Василий Голицын и митрополит Филарет, убирая таким образом одного претендента на престол и отца — другого. Кроме того, бояре отдали в его власть и всё семейство Шуйских. Гетман тотчас приказал взять из Чудова монастыря братьев Ивана и Дмитрия с женой и отослал их под охраной полковника Неведомского в Белую, чтобы потом препроводить, как пленников, в Польшу. Василий Шуйский также был вывезен из Москвы и заключён в Иосифовом монастыре, а его супруга — в суздальском Покровском монастыре.
Представительное русское посольство, включавшее бояр, духовенство, служилых и торговых людей, представителей всех городов, присягнувших Владиславу, ещё собиралось в путь, когда Жолкевскому изменник Фёдор Андронов привёз письмо короля. С удивительным бесстыдством Сигизмунд обвинил русских во лжи, хотя сам и не думал выполнить договора, им же самим подписанного во время переговоров с Салтыковым.
«Отдать королевича этому народу, — писал этот редкостный циник и лжец, — вероломному по причине религии, грубых обычаев, упрямого сердца, развратных нравов, у которого суровость заменяет право, рабство стало природою, — значит испортить молодую натуру королевича, лишить его воспитания и самую жизнь его подвергать опасности. Если они избирают королевича на престол, почему им не хотеть бы управляться королём? Пусть пан гетман обратит на это внимание и переговорит с Салтыковым и другими, ведающими это дело...»
Что ж, семена лжи, посеянные королём этим письмом, уже вскоре дали плоды очень горькие, и в первую очередь для самих поляков.
Когда Сапега, получив из казны десять тысяч червонцев, отбыл наконец грабить северские земли, ещё сохранившие верность самозванцу, Жолкевскому осталось решить главный вопрос — оккупации Москвы, тем более что бояре, боясь восстания черни, сами уговаривали его на этот шаг.
Однако москвичи были начеку. Стоило Александру Гонсевскому, будущему коменданту Москвы, приехать в город для осмотра помещений, где намечалось разместить гарнизон, как кто-то из монахов, прослышав, с какой целью приехал поляк, ударил в колокол. Москвичи, узнав причину тревоги, заволновались. Перепуганные бояре попросили гетмана повременить три дня.
Против ввода иноземцев в столицу выступил патриарх Гермоген. Как ни уговаривали его бояре, он стоял на своём: