Последние строчки Пожарский читал нахмурившись.
— Что, не всё лепо? — встревоженно спросил Тихонов.
— А кто теперь вместо Ляпунова за старшего воеводу?
— Боярин князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой.
— Боярство то незаслуженное! — зло бросил Пожарский. — Он его из рук Тушинского вора получил! Да и какой из него воевода? Уж я-то видел его в бою — горазд только назад скакать!
— А наш келарь Авраамий Палицын, что только что оттуда приехал, рек, деи, Трубецкой крепко за веру святую стоит! — возразил монах.
Пожарский с сомнением взглянул на него:
— Дай Бог, конечно. Но думаю, что слаб он для этого дела. Ополчению нужен такой вождь, как был Ляпунов или князь Василий Васильевич Голицын. Но он далече, в послах у Жигимонта...
— Уже не в послах, а в королевской тюрьме! — торопливо откликнулся Тихонов.
— В тюрьме? Как же можно посла в полон взять? — не поверил Пожарский.
— Мне наш келарь сказывал, — настаивал монах. — Он-то уж верно знает, сам был в этом посольстве.
— Ну и вездесущ ваш келарь! Видать, суемудрый муж, — не сдержал усмешки Дмитрий. — Как же он избежал плена?
— Хитростью! Втайне от митрополита Филарета присягнул на верность королю Жигимонту.
— Так это не хитростью, а предательством называется! — не удержался Дмитрий.
— Он же не для себя старался! — укоризненно ответил монах. — Отец Авраамий об обители нашей пёкся. Ведь он получил от Жигимонта тарханную утвердительную грамоту на все монастырские вотчины. Жигимонт его так возлюбил, что в грамоте назвал Авраамия своим «богомольцем» и повелел архимандриту и братии за него, господаря, и сына его, Владислава, Богу молити.
— Это же страшный грех! Чтоб Православная Церковь молилась за католика! — в ужасе воскликнул князь.
— Тот грех отпущен преподобным Дионисием! — важно провозгласил монах. — Ибо делалось сие во имя процветания обители.
— Ложь во спасение! — грустно усмехнулся Дмитрий. — Но ложь всё равно остаётся ложью! И значит — это зло, в какие бы красивые слова она ни облекалась.
...Наконец решено было перевезти Пожарского из монастыря в его поместье Мугреево. Здесь его ждало новое огорчительное известие. Его сосед, давний завистник Григорий Орлов, в момент московского восстания находился в Кремле, в услужении думским боярам. Узнав об участии Пожарского в восстании и его тяжёлом ранении, Орлов тут же накатал донос на имя польского короля:
«Наияснейшему великому государю Жигимонту, королю польскому и великому князю литовскому, и государю царю и великому князю Владиславу Жигимонтовичу всея Руси бьёт челом верноподданный вашие государские милости Гришка Орлов. Милосердные великие государи! Пожалуйте меня, верноподданного холопа своего, в Суздальском уезде изменничьим княжь Дмитриевым поместенцом Пожарского, селцом Ландехом Нижним з деревнями; а князь Дмитрий вам государем изменил, отъехал с Москвы в воровские полки, и с вашими государевыми людми бился втепоры, как на Москве мужики изменили, и на бою втепоры ранен. Милосердные великие государи! Смилуйтеся, пожалуйте».
Это прошение Орлов подал Гонсевскому, и тот милостиво приказал Мстиславскому выдать изменнику жалованную грамоту. Дума, не замедля, известила крестьян Нижнего Ландеха о их новом владельце: «И вы б все крестьяне, которые в том селе и в деревнях и в починках живут и на пустошах учнут жити, Григория Орлова слушели, пашню на него пахали и доход ему помещиков платили».
От неприятных волнений вновь начала кровоточить рана на голове. Мать князя, Мария Фёдоровна, велела срочно доставить знахарку, бабку из дальней лесной деревни. Бабка ловко обрила отросшие за время болезни волосы на голове раненого, обнажив страшный кровавый рубец.
— Фу-ты, Боже мой! — бормотала старушка. — Рана чистая, нет синей опухоли.
Она ловко сжала шрам указательным и большим пальцами и, поплевав на него, зашептала слова заговора: