Будь у Эммануила возможность выбирать, он с удовольствием прошел бы мимо, невзирая на сгущающуюся тьму. Но выбора не было. Он не имел ни малейшего понятия: куда попал в результате совместных усилий отца и деда. Точнее — он знал, куда те планировали его отправить, а вот насколько действительность соответствовала ожидаемому результату, еще предстояло выяснить.
Поскольку свет из окон лился не от электрических ламп, вполне возможно — средневековье. А с другой стороны — где гарантия? Может, это всего лишь временные затруднения или перебои в подаче энергии? Почему нет? Разыгрался какой-нибудь, с недавних пор так полюбившийся людям, кризис, вот и отрубили энергию…
Хорошо, допустим, со временем боги угадали. А как насчет пространства? Где гарантии, что попал в одно из княжеств русинов? И какое именно? И даже если принять за должное, что мощенная булыжником дорога обязательно ведет к человеческому жилью, то в какую сторону ближе? И почему-то становилось все устойчивее ощущение, что попал в земли франков, или какого другого народа, близкого по развитию и культуре к латинянам. Уж в этом Эммануил разбирался больше иных экспериментаторов.
Так что расхождение между желаемым и реальностью определенно просматривалось. Что было неприятно скорее морально, поскольку передвигаться из пункта «А» в пункт «Б», можно не только порталом, но и пеше-гужевым транспортом, собирая при этом в пути информацию, неспешно анализируя и систематизируя оную.
А вот если окажется, что промахнулись и во времени, то тогда не останется ничего иного, как ожидать, что наверху спохватятся и исправят ошибку.
Но в целом Эммануил был доволен и не жалел, что согласился на эксперимент. Ведь, несмотря на многие сотни лет, он по-прежнему отлично помнил и запах леса, и шелест ветвей над головой, и разнообразие человеческих голосов. Пока еще слишком невнятных, чтобы определиться с языком. Конечно, здесь не родная Палестина — мокрая трава гораздо прохладнее нагретого солнцем песка, но как приятно ощущать всем телом эту сырость, вдыхать на полную грудь, пьянящий аромат прелых листьев…
Эммануил так задумался, что не обратил внимания на двух здоровяков, которые вышли из корчмы освежиться или по какой-либо иной, не менее важной надобности, и уже какое-то время внимательно приглядывались к одинокому путнику, что нерешительно остановился в двух шагах от «Щербатой чаши». Растерянность молодого, не по-здешнему одетого мужчины была столь очевидна и притягательна, что они забыли на время о своих прежних делах, быстро переглянулись и двинулись в сторону путника. Причем, более крепкий двигался прямо, а второй — обходил Эммануила сзади по широкой дуге, держась вне поля зрения.
— Гр-гмыр… — произнес здоровяк, подойдя вплотную, практически дыша перегаром от дешевой выпивки в лицо Эммануилу.
И только теперь Бог-сын опомнился.
— Мир вам, добрые люди, — произнес он мягко, пытаясь изобразить одну из своих самых добрых и искренних улыбок, с которыми он проповедовал милосердие и прощение в прошлый раз. Но в этот же миг резкая боль обожгла его голову, и ночь стремительным рывком упала на землю, окутывая все непроницаемым покрывалом тьмы.
— И ты покойся с миром, дурень… — произнес второй разбойник, подхватив обмякшее тело, насмешливо скаля длинные клыки, не помещающиеся во рту. — Если орка от людя отличить не можешь…
* * *
— И как это понимать? — голос матери журчал тихо и ласково, словно ручейком, вытекающий из трещины в плотине. — Что на этот раз затеяли?
— Не волнуйся, Мария, все нормально… — Бог-Отец отвечал на удивление спокойно. — Слишком молод наш сын для вечности. Совсем измучился в Эмпиреях. Вот мы ему небольшое приключение и подстроили. Шутка ли — третье тысячелетие парень разменял, а ничего кроме иудеев и христианства не видел.
— А весь этот балаган, зачем устроили? Нельзя было как-то по-другому? Объяснить, предупредить…