Я же думал лишь о том, что времени нет совсем, ни минут, ни секунд лишних. И о том, что в этот раз у меня есть не только «анестезиолог», но и ассистенты, да аж двое. Правда, опыта у них — слёзы. Ровно на две свиных туши, что мы успели разобрать. Этого хватило только для того, чтобы Гнат с Немым перестали дёргаться от каждого движения скальпеля и ножниц, и научились отличать зажим от пинцета. Которые Рысь прозвал «хва́том» и «клювом», пёс его знает почему. Но с этими названиями дело почему-то пошло значительно шустрее. Руки у них обоих были твёрдыми, как у любого из лучших воинов и стрелков. Каждый из них мог одним рукопожатием сломать человеку минимум четыре пястных кости, да так, наверное, что я и в клинике не собрал бы обратно. Держать края раны и подавать нужные инструменты им было по-прежнему страшновато и непривычно. Ну а мне по-прежнему приходилось использовать то, что имелось. С одной стороны — неизвестная пока болячка. С другой — двое матёрых убийц с музейным пыточным набором. Хотя нет, со мной трое. Но на нашей стороне был и козырь. В этом мире, в этом времени никто не знал анатомию, физиологию и хирургию лучше меня. Знания и навыки. Ещё бы везение не помешало, конечно…
Операционное поле протирал проклятой сивухой раз пять. Сперва тряпки становились аж чёрными, стоило лишь буквально пару раз провести по животу. Дай-то Бог, если они десятилетиями в такой грязище живут нормально, чтоб и к воспалениям какая-никакая устойчивость у них была. Очень кстати оказалось бы.
Доверить обработку Гнату не решился. Одно дело — свиная туша, и совсем другое — отец соседского вождя, живой пока, хоть и еле-еле. Нажми Рысь чуть сильнее — аппендикс лопнет, и дела не будет. Лечить гнойный перитонит мне тут нечем, не с чем и негде. Да и незачем. Поэтому обрабатывал сам, как сапёр, едва касаясь и почти не дыша. И разрез делал так же. Шарукан не усидел-таки на лавке, перебрался к Ясинь-хану, уселся возле головы, а руки положил ему на плечи. Я лишь кивнул благодарно. Только плясок невменяемого пациента нам тут и недоставало.
В полость заходил ещё медленнее и осторожнее. Если сравнивать, то не просто, как сапёр, а как сапёр с лютого похмелья, выверяя движения пальцев до сотых, до тысячных, кажется, долей миллиметра. А потом увидел, что догадка подтвердилась.
Я оперировал больше полувека. Я повидал много из того, о чём большинство людей даже не догадывается. Но подобного не встречал ни разу. Это даже на аппендикс похоже не было. Казалось, что навстречу мне из старика лезет какая-то морская гусеница, судя по красно-жёлто-белому цвету — смертельно ядовитая. Так оно и было, в принципе. И то, что мы успели увидеться с ней — уже было чудом из тех, которых не бывает. Но этого мне снова было мало.
— Это не трогать, даже рядом не находиться! Лопнет — хана! — бросил я, пытаясь завести нити за это неожиданное чудище. Шарукан утёр пот с лица, что приобрело какой-то пепельный оттенок.
Подобраться к нужному месту было трудно, неудобно и постоянно сохранялась опасность, что этот гнойный пузырь лопнет и изольётся в брюшную полость. Тогда деда, лежавшего неподвижно с тем же отрешённым выражением лица, останется только зарезать тут же, чтоб не мучился. Но пока шансы на другое развитие событий оставались. Значит, думать о плохом было рано.
Левая рука наложила-таки узел и затянула его. Рядом второй. Между ними скользнуло остриё скальпеля — и жирная ядовитая гусеница сантиметров пятнадцати длиной осталась у меня на правой ладони. Нервно и тревожно подрагивая, как желе, медуза или наполненный водой воздушный шарик. Вот тут уж я и в самом деле перестал дышать.
Эта дрянь всё-таки лопнула. Тонкая, туго натянутая оболочка разошлась лоскутами, и зловонное гнойное содержимое заляпало кошму, руку, рубаху и порты. Мне. Ну и Рыси чуть досталось. Но в рану не попало ничего, и это было очередным чудом. Вторым из тех, каких не бывает никогда в жизни. Тем более два раза подряд.
Я тщательно обработал резавшей глаза сивухой руки, от локтей, до своих не по-здешнему коротких ногтей. И послойно зашил брюшину. И едва отложил иглу, как дед открыл глаза. Но не закричал и даже не дёрнулся. Глядя куда-то не то сквозь меня, не то прямо мне в мозг, он хрипло, шаркая сухим языком по пересохшим губам, проговорил что-то на своём, довольно долго и неожиданно осмысленно. Шарукан склонился над его ухом и прошептал что-то в ответ.