Когда я потянул ногу к себе, остолбенели все. Зашелестел что-то хрипло Ясинь, неожиданно громко заскрипел зубами Шарукан, ахнула, оборвав напев, княгиня. На их глазах голень приняла привычную, не жёванную форму, и длина ног парня сравнялась. Звук, с которым в ране сыро скрежетнули друг о друга концы берцовой кости, заставил моих ассистентов, хладнокровных и кровожадных, вздрогнуть. Ян выронил зажим и сунулся было подхватить его с заляпанной кровью кошмы.
— Нет! Новый хват бери! Помнишь же: что упало — то пропало, — еле успел остановить его я.
Пара штырей-спиц расположилась с обеих сторон кости. Отломки, что промыл-протряс в канопке с сивухой и смазал снаружи монастырским снадобьем, улеглись на свои места, как в детской головоломке. Только эта, наша, была ни разу не детской. В этом времени, наверное, ногу из кусков собирали впервые. Грубовато сделанные зажимы без зубцов-кремальер держали серебряную проволоку откровенно говоря хреново, поэтому придуманная мной «обвязка» заняла много времени. Но результат меня в принципе устроил. И подумалось о том, что следующим заказом для рукодельных родственников, Фомы и Свена, будет нормальный бикс для стерилизации инструмента и компрессионно-дистракционный аппарат. Должны справиться, думаю. Заодно вспомнилось, как я давным-давно потратил отпуск на то, что доехал до далёкого Кургана, где целую неделю учился и стажировался в НИИ экспериментальной и клинической ортопедии и травматологии у самого́ Гавриила Абрамовича Илизарова. Уж кольца да спицы тутошним мастерам выковать точно под силу. Осталось только вспомнить, как резьбу нареза́ют, и чем. Пока ни одного винтового соединения на глаза что-то не попадалось.
Руки тем временем собирали ткани вокруг кости, что выглядела в серебряной оплётке, как мечта арматурщика-лилипута. Но придраться мне было, вроде бы, не к чему. Заложив дренаж, свёл и сшил при помощи изумлённых ассистентов края раны.
— Гнат, две доски нужны, чистые, вот такой длины, вот такой ширины, — показал я другу окровавленными ладонями нужные размеры. Тот молча кивнул, поднялся с колен с хищной плавной грацией и в три шага слетел с лодьи.
— Янко, найдёшь тут ведро с верёвкой? Не везёт мне что-то с лодками последнее время: как ни попаду на какую, так обязательно в кровище уделаюсь весь!
Напряжение начинало понемногу отпускать. То, что Сырчан дышал, и сердце у него билось, очень обнадёживало. Гарантий успеха, разумеется, не было никаких, кроме, пожалуй, того, что в гробу, или в чём тут степняки хоронят своих покойников, он будет лежать с ногами одинаковой длины. Но почему-то казалось, что два чуда в один день — не предел. Почему бы, спрашивается, Богам не расщедриться и на третье?
— Отец говорит, за сотворённые тобой чудеса дети Степи должны омывать твои руки и ноги слезами, — прочистив горло, выдал вдруг Шарукан, послушав отрывистые хриплые фразы отца.
— Ясинь-хан слишком долго пил маковый отвар и вдыхал дым маковой смолы. Мы с тобой условились обо всём там, на берегу, — я ткнул большим пальцем за плечо, туда, где князь и хан провели первое мирное заседание. — И о чудесах говорить пока точно рано. Я предлагаю тебе подождать воли Великого Тенгри вместе со мной, в моём городе. Вечное Синее Небо ответит, будет ли жить твой отец, в течение седмицы, а над судьбой Сырчана подумает дольше, никак не меньше одной-двух лун. Они будут гостями в моём доме, там я смогу попробовать помочь Небу принять верное решение. Будь гостем и ты со своими людьми, Шарукан.
Приглашал я его, переводившего мою речь Старому волку, закрепляя шины на ноге сына. И, судя по молчаливому одобрению князя, лишнего, вроде, пока не ляпнул. Пора было отходить на «второй план», медицина кончилась, а в политике я разбирался значительно слабее.
— Ты и твои люди можете разместиться на берегу или в домах единоверцев-земляков в городе. Ясинь и Сырчан должны много спать и есть особую лечебную пищу. Они не будут пленниками или заложниками, хан. Любой из твоих людей, как и ты сам, сможет быть рядом или приходить в любое время. Лучше будет, если мы с женой окажемся поблизости, когда им станет хуже. Будет очень жаль, если вся работа пойдёт прахом. Но решать тебе, добрый сосед, — вернувший себе управление Всеслав снова говорил спокойно и размеренно, без давления. И исключительно чистую правду.