— Волей Великого Тенгри, один из моих старых камов*** прознал, что в здешних землях новый князь, — хан говорил медленно, явно тщательно выбирая слова. — Вечное Синее Небо рассказало, что князь этот не имеет равных в искусстве целительства. Что воскрешает из мёртвых.
У него дрогнула щека и нижняя губа. На лице, будто вырубленном из сплошного куска песчаника, это смотрелось нежданно и наводило на определённые мысли. Пока не конкретные, но уже более предметные, чем те, что терзали при выезде из городских ворот навстречу нежданным гостям.
*** Кам — половецкое название шамана. По ряду версий именно от этого произошли слова «камлать», «камлание».
— Не мог ли старый шаман ошибиться, донося до тебя волю Великого Тенгри? — Всеслав посмотрел на серое осеннее небо с уважением и даже некоторой торжественностью. Говорить со степняками об их Богах без уважения было бы не лучшим началом беседы.
— Что ты хочешь сказать этим, Всеслав? — глаза хана сузились ещё сильнее, а правая рука дёрнулась было к поясу. Видимо, в поисках сабли или плети-камчи. Которых там не было.
— Воскрешать мёртвых могут только Боги, Шарукан. Людям это недоступно, — с максимальным спокойствием отвечал князь. Чуть разведя руки, показывая открытые ладони.
— Люди говорят, что некоторое время назад на этом самом месте ты сделал невозможное, — он быстро брал себя в руки. Качество, обязательное для лидера, для вождя. — Пятерых, погибших от стрел, унесли в твою юрту, они дышали и стонали.
От Рыси будто неуловимо повеяло опасностью. Второй раз за слишком краткий промежуток времени он сталкивался лицом к лицу с работой «конкурирующих организаций», и работой хорошей.
— Из тех пятерых сейчас дышат лишь трое. И сколько ещё продолжат — лишь Богам ведомо, — так же ровно ответил Всеслав.
Кузьма умер после обеда следующего дня, как и один из гребцов, тот самый, что поймал две стрелы в живот. Тот умер ещё с первыми лучами Солнца, успев рассказать одному из Гнатовых всё, что помнил про отплытие из Полоцка и переход до Киева. Кузя подтвердил сказанное слово в слово, хоть и лежали они в разных горницах. Трое оставшихся в живых продолжали дышать, у одного из них даже температура была относительно в пределах нормы. И он был единственным, кто время от времени приходил в сознание.
— Ты говоришь правду, Всеслав, — с каким-то, кажется, удивлением констатировал факт хан, подняв соломенные брови.
— Правду говорить легко и приятно, — отозвался князь так понравившейся ему фразой, — и нет страха забыть, кому, когда и что врал.
— Хорошо жить без страха, — неожиданно глубоко вздохнул степняк. — Редко кто из вождей может себе позволить такое. Как и говорить правду всегда.
— Всё так, Шарукан, всё так. Так что же привело тебя в мои земли, вынудив идти без орды, без отрядов на день пути вокруг, да ещё и водой? Ваше племя больше чтит спины верных боевых коней, чем деревянные хребты того, что плавает по рекам и морям.
Хан вздрогнул, услышав о том, что мне известно, что из его неисчислимой степной силы рядом только те, кого можно было видеть на лодьях. Один-один, Гнатка.
— В мою юрту пришла беда, Всеслав, — впервые за весь разговор он отвёл глаза. Не опустил, а будто решил изучить внимательно и пристально что-то за моим правым плечом, только дальше, неизмеримо дальше. Ему явно было непривычно просить и от этого неприятно продолжать говорить.
— Князь-батюшка, дозволь ближе подойти! — долетел сзади неожиданный и совершенно несвоевременный голос. Дарёнин.
То, что Всеслав не вздрогнул и не обернулся назад, за спину, отведя глаза от половца, по моему твёрдому мнению было чудом из чудес.
— Княгиня с Домной, с ними два степняка, шорник и торговец из местных, уважаемые люди. Стоят за третьим заслоном, — неслышно, наверняка даже не шевеля губами, выдохнул Рысь справа.
Князь едва заметно кивнул, по-прежнему не сводя глаз с хана. У того на лице досаду и что-то, похожее, кажется, на скорбь, сменяли настороженность и зарождающаяся злоба. Он явно ничего хорошего не ждал ни от продолжения разговора, ни от неизвестных баб, что спускались по берегу.