** «Нист, шурави, хараб. Мотасефам» — Нет, советский, плохо. Мне очень жаль (дари́).
А я тогда аж дёрнулся. Потому что этой фразе Муссу, Файзи, Рахмана и Сухейлу, тамошних подсоветных-хирургов, научил я. И так, путая падежи, её произносил только Мусса.
Ваня повидал всякого, прежде чем осесть в полуразвалившейся избе рядом с развалинами старой церкви. Но мужиком был крепким и настырным. Когда мы с женой ехали на рынок в тот последний день моей первой жизни, над его храмом блестели уже четыре ку́пола из пяти. Этот отец Иван чем-то был похож на него.
— Благослови, отче, — Всеслав склонил голову перед статной фигурой священника. Тот осенил князя крестным знамением и отошёл в сторону, глядя с тревогой. Но и с интересом.
— Слушай меня, люд киевский! — разнеслось над мгновенно притихшей толпой. — Митрополит Георгий захворал тяжко. Слышал я, что хочет патриарх ромейский нового прислать к нам, подменного. Хочу, братья и сёстры, совета вашего попросить. Не лишку ли греков учат нас, как Богу молиться? Неужто просить Его о помощи можно только через ромейских толмачей? Нешто Он по-нашему не разумеет?
Толпа молчала ошарашенно. Разинутые рты, распахнутые глаза, изумление и испуг в них.
— Вот отец Иван, наш, русский. Во святых монастырях подвизался, Писание знает наизусть. Всем вам он ведом и никому сроду в помощи да утешении не отказал. Чем не патриарх православный? Ответь, люд киевский, любо ли, чтоб был у нас наш, свой, русский пастырь, а не греки понаезжие?
Сердце стукнуло дважды. Перед третьим ударом площадь перед Софией взорвалась криком:
— Любо!!!
Удивляя князя, в толпе обнимались и плакали. Были, конечно, лица и обескураженные, и даже злые. Их, надо полагать, очень внимательно запоминали сощуренные против Солнца рысьи глаза за правым плечом.
— Благодарствую, люд честной, за решение твоё. Мне, не кривя душой скажу, оно тоже по сердцу. Но верю я, что не ошиблись мы! Что доверие наше оправдает Иван, первый патриарх церкви русской, православной!
Рёв, вой и гомон тянулись бесконечно, кажется. Хотя вряд ли больше минут пяти-семи. Но на этом неожиданный референдум-сюрприз Всеслав завершать не планировал.
— Сегодня здесь, рядом с нами, в этот важный день, когда русская церковь выросла и свою голову к небесам подняла, а не греческую, стоят люди из Великой степи, что прибыли только вчера, — летело над толпой дальше.
Злых лиц стало значительно больше. Но основная масса выглядела скорее растерянно. Слишком уж много неожиданностей для одного дня. А если прошедшую неделю вспомнить — так и вовсе сроду такого не бывало.
— Рядом со мной на ступенях святого русского храма, Софии Киевской, стоит Шарукан, великий хан половецкий. В моём тереме дорогими гостями сейчас живут его отец, почтенный Ясинь-хан, и сын Сырчан. Беда привела их к нам. Но с Божьей помощью удалось мне хворь отвратить от них.
Число растерянных лиц в толпе у подножия храма увеличилось кратно. Казалось, ни один человек в толпе, где шептался и хлопал глазами, наверное, весь город, не понимал, ни что происходит, ни что задумал Чародей. Я же только диву давался умению князя работать «с массами». Мне такое и не снилось. Я бы запорол речь уже давно, сказав с привычной прямотой о том, что дорогие гости живут пока.
— Мы много говорили с ханом. И вызнал я то, о чём велит мне рассказать вам клятва, данная принародно. Обещал я служить городу, стеречь покой его, порядок и Правду. Слушай же меня, люд киевский!
Всеслав говорил о латинских монахах, что замарались в подлых интригах, ровно и спокойно. Глядя, как расцветала ярость на совсем недавно растерянных лицах горожан. Рассказал о том, как «наводили» чужие священники степняков на речные и шедшие сушей мирные торговые караваны, заставив налиться краснотой лица богатых торговцев. И закончил тем, что объяснил, как можно было бы избежать Ярославичам кровавой резни с половцами на Альте. Просто, доступно, на пальцах. Ясно, что история сослагательного наклонения не знала. Но Чародей в первую очередь вершил здесь политику. Историю, конечно, тоже, но не она сейчас была во главе угла.
— Палить латинян!!! — раздался справа из глубин бушевавшего людского моря истошный вопль. Ожидаемый.
— Тихо! — тот самый рык, что словно ледяной водой окатывал, у Чародея по-прежнему получался на загляденье. — Взять и ко мне!
Хотя шумевшего и так уже тянули сквозь толпу Лявон, что недавно получал здесь наградное оружие, и громадный Вавила из Ждановых. Он, в принципе, мог бы обоих над головой на вытянутых руках нести не напрягаясь. Народ недобро гомонил. Ситуация становилась излишне напряжённой.