— Как удавят? — хором переспросили отец Иван и Буривой. И голоса их звучали растерянно.
— Как паскуд последних, что сидят на западном рубеже земли русской, а вместо того, чтоб рубеж тот хранить и оберегать, пропускают мразей всяких. Да ещё говорить им разрешают, да позволяют, чтоб люд русский их слушал. Нет уж! Ростислава греки в Тмутаракани отравили, а сыновей его выгнали назад к нам. Вот пусть и семя его смуту да раздор не растит на моей земле. Набрались там, у ромеев, повадок разных, как чужими руками жар из огня загребать, а умишка не нажили пока. Вот и не надо, чтоб нажили. И то, что от старого, пусть и пресёкшегося рода, идут они, от старшего сына Ярославова, мне всё равно.
— А как же святое право лествичное, предками заповеданное⁈ — воскликнул волхв. И оглянулся на патриарха, будто в поисках поддержки.
— А никак, Буривой. Никак. В грамотах тех, что Ярославичи сами подписали, да от имени братьев и сынов своих, сказано про то. Великий князь решает, кто в чьей вотчине сидеть станет. Его это право, его крест, ему и ответ за то держать. Хватит по старшинству править да в каждом городе свои порядки устанавливать. Не с того северяне Родину нашу страной городов звали, что в каждом друг на дружку мечи да стрелы вострили. А с того, что, приди беда, от каждого города рать собиралась да единой силой беду ту отводила. Так правильно, так ладно, и так будет. А что у кого-то седины в бороде больше, или мозоль на заднице твёрже — так не в этом сила и правда княжья. Много уж раз видано, что с возрастом ум не приходит. Просто вместо молодого дурня старый оказывается, да как бы не хуже молодого. Вон, Святослав старше Всеволода, а крутит младший старшим. А помри, к примеру, Изяслав и я, и зуб точить на него станет. Нет уж, хватит. Пусть все на меня зубы точат, а сами промеж собой мирно живут. Я привычный, мне не страшно, — то, как улыбнулся Чародей, совершенно точно показывало, что ему не страшно. Зато жутко до озноба стало вдруг всем, кто сидел за столом. И Ставру с Гарасимом, что стояли рядом.
— Дальше, — продолжал, не убирая оскала, Всеслав. — Рысь, как только вернутся наши от половцев, выйдем на запад. К тому времени должен, надеюсь, Корбут с последними возвратиться. А ещё к тому времени друг Суд, — поднял он холодные серо-зелёные глаза, в которых плескалась ярость, — соберёт своих воинов верных, да приведёт их под Городню.
Палец Чародея стукнул в карту, как арбалетный болт, сухо и твёрдо, так, что отец и сын вздрогнули.
— От Двины до Немана живут племена, что приняли волю и власть латгалов, моих добрых друзей. Хочу, чтобы от Немана до Вислы жили те, кто будет чтить вождём тебя, Суд. И не пожалею для этого ни золота, ни сил. А их у меня нынче вдосталь.
Стеб смотрел на шкуру, не понимая явно, о чём шла речь за столом. И ему явно было от этого ещё страшнее, чем остальным. А Всеслав продолжал:
— Те же, кто принять твою волю откажется, те, кто пускал своими землями моих врагов, да сам следом за ними шёл, умышляя людей моих убить и добро моё украсть, жить не будут. Ни на тех землях, ни на каких других.
И снова рык, яростный и тяжёлый, явственно зазвучал в голосе князя.
— Не станет там ни дайновы, ни ятвягов, ни иных. Будут Су́довы люди. Остальных изведу под корень! Моей волей не будет в тех землях родов других, ни мужа, ни жены. Живыми останутся дети до трёх зим от роду, которых примут в свои семьи твои люди, Суд, и воспитают, как своих. Чтобы о тех, кто поднял руку на Русь, кто чужакам дорогу к нам торил, ни следа, ни памяти у народа не осталось! Свободные земли приграничья заселят люди верные, что удара в спину не допустят, и врагу, тайному, явному ли, и шагу ступить не дадут! Так будет!
И ни волхв, ни патриарх ни слова не сказали против воли княжьей, склонив головы. Будто не с человечьими словами соглашались. А на глазах гостя с западных земель показались слёзы. Лицо хранило прежнюю каменную твёрдость, а блеск в уголках глаз выдавал. Не то ужас от услышанного о том, какую судьбу уготовил Чародей-рус его соседям и дальней родне. Не то облегчение от того, что близкую родню и сына младшего он, кажется, всё-таки ещё увидит.
Глава 5
Поворотные вехи
Когда-то очень давно, в школе, в старой советской школе, которая располагалась в здании ещё более старой гимназии, куда при царском режиме пускали только девочек, в огромном трёхэтажном особняке из красного выщербленного кирпича, среди гулких коридоров, в одном из просторных классов с высокими лепными потолками, услышал я от Анны Валентиновны, классного руководителя, фразу: «вехи истории». Она тогда объясняла, что победа в войне над немецко-фашистскими захватчиками, негодяями, что решили захватить Советский Союз и сделать рабами свободных людей — это как раз веха и есть. И что после каждой вехи история чаще всего меняет или путь, или направление, сейчас точная формулировка учительницы уже как-то с трудом вспоминалась.