Потом я, помнится, пробовал угадать, что же ещё могло быть такими реперными точками в истории? Например, когда на смену генералиссимусу пришёл кукурузный генерал-лейтенант. Или когда по Красной Площади покатились пушечные лафеты с телами вождей, которые не были вождями, иссохшими и начинавшими, кажется, рассыпа́ться, ещё при жизни. Или когда непобедимая военная техника, созданная для защиты рубежей Родины, направила стволы и начала стрелять внутрь этих самых рубежей. Много, очень много подобных событий хранила моя старая память.
Видел я часто потом, катаясь по его участку с другом-геологом, вехи геодезические: полосатые, красно-белые палки. Он тогда объяснял мне, как с их помощью привязываются к координатам, нанося значения на карты или кроки. Дополняя их нужной информацией о высотах, глубинах, углах и прочих недрах. С восторгом сперва слушал я истории о том, как по характеру и строению рельефа можно было с большой долей уверенности предполагать, что именно подарит земля, когда пытливый человек пробурит её шурфом, а потом подорвёт взрывчаткой, вскрывая нутро. Вспомнилась и фраза из какой-то книги: «не тронь землю — так бы дурой и лежала!». Уже тогда мне стало казаться, что есть в этом что-то неправильное. Планета копила свои богатства тысячелетиями, а потом пришли энтузиасты, уверенные в том, что их главная задача — отнять у природы её милости. И пусть всё добытое работало на благо народа. Ну, народ был уверен в том, что это было именно так. Но всё равно как-то нечестно.
И вот вдруг я сам, деля одно на двоих тело с древнерусским князем, близким потомком Рюриковичей и Рогволодовичей, стал такой поворотной вехой. Меняя границы государств и привычные ареалы обитания племён. А теперь ещё количество и численность этих племён. И это тоже казалось мне, простому советскому врачу, очень неправильным.
Всеслав, находя нужные и действенные слова и образы в моей же памяти поддерживал и успокаивал, как мог. Говоря о том, что там, в моём времени, может, и жили люди насквозь праведные и высокоморальные, но здесь никак нельзя было показывать даже намёка на слабину. Тот, кто позволял такие вещи по отношению к себе или своим людям, непременно терял и их, и себя самого, вместе с семьёй, детьми и землями. Здесь отнять что-то у того, кто не имел сил удержать, считалось не преступлением, а доблестью. Все истории великих воинов и правителей начинались одинаково: пришли на пустые земли, или в страны, населённые слабыми и изнеженными людьми, бесстрашные и гордые, и забрали всё по праву сильного. И память моя на эти насквозь логичные объяснения отзывалась выводами о том, что и в будущем, гуманном и человеколюбивом, от первобытного человека ушли не так далеко, как старались показать всем, включая себя самих. Вспомнилось, как в самом конце Союза пришли страшные вести от брата жены. Он тогда служил срочную в одной из братских республик, как раз в краях, богатых янтарём, шпротами и долгими гласными. Там в одну ночь националисты вы́резали три казармы советских солдат. Против порабощения и гнёта выступали. Полувека не прошло с тех пор, как был побеждён фашизм. Об этом совсем не говорили тогда, и было очень мало информации после, в эпоху победившего интернета. Кого, кстати, интересно, он победил? Здравый смысл?
Я понимал умом, что князь прав, и что для того, чтобы выстроить сильную и работающую власть, нужно, критично важно дать понять всем и каждому, что спорить и тем более бороться с ней смертельно опасно. Но убийства гражданских…
— Лица на тебе нет, Всеславушка. Съездил бы на берег, в ледню с Волками своими погонял? Или собрал людей верных-ближних, да посидели до утра с песнями. Глядишь, и полегчало бы хоть чуть, — прошептала Дарёна в один из вечеров, положив голову на грудь мужа, на тот самый шрам, что оказался моими вратами в этот мир. Да, ему очень повезло с ней.
— Спасибо, ладушка. И за то, что смотришь, и за то, что видишь. Большое дело затеял, трудное. Много крови будет, — поцеловав её в макушку, вдохнув родной запах, ответил князь.
— Доля твоя такая, милый мой. Но лучше тебя дела того сладить некому, так что и сомневаться — грех. Иди к победе. У того пути два конца: победа или смерть. Так что ты уж лучше к победе, — она заглянула в глаза мужа, подняв голову. Волосы скользнули, щекоча, ему по носу, заставив крепко сжать пальцами переносицу, чтоб не чихнуть, не разбудить сына.