Народ, повинуясь властному движению руки патриарха, поворачивал головы к той огромной «стенгазете» на белёном щите. И начинали ахать и вскрикивать. Пока только самые впечатлительные и нетерпеливые.
Над границами Руси поднималось Солнце. Круг с лучами, размером с приличное тележное колесо, катился по́ небу с востока на запад. И сияло светило, украшенное тонкими золотыми пластинами с чеканкой, вполне вровень с оригиналом, висевшим выше и чуть правее. Натёртая до ослепительного блеска корона лучей начала вращаться посолонь, стоило золотому кругу замереть посередине карты, над градом Киевом. И ахи-вздохи стали доноситься чаще. Такого дива здесь ещё никто не видывал. Раздался хорошо различимый механический щелчок — и над значком Люблина выскочил маленький щит с узнаваемым символом Всеслава Полоцкого. Такие же были видны над каждым городом от Русского моря до самого Ильмень-озера.
— Ныне, люд киевский, идёт Припятью важное посольство от великого князя ляхов, Болеслава Второго из рода Пястова. Ведёт его новый воевода, рекомый Стахом, что сменил подлого Сецеха, который обманом повёл войско на нашу землю, да сгинул, как собака, вместе с предателем и изменником Изяславом!
По толпе пошёл ропот негодования. Экий подлец оказался покойник-воевода! Прельстился на посулы Ярославича, наверняка и золота взял с лихвой, негодяй такой! Старая как мир схема с хорошим батюшкой-царём и окружавшими его алчными мерзавцами, боярами и воеводами, отлично работала и сейчас, за полтысячи лет до появления на русских землях первого царя.
На «карте-экране» из ниоткуда для всех жителей и из незаметного издалека сквозного пропила-прорези для пятерых посвящённых выехали со стороны Люблина и покатили по льду Припяти трое нарядных саночек под стягом, на котором распахнул крылья белый орёл, символ Пястов. Да, он одинаково был похож и на ворону, и даже на собаку с крыльями, не всех в этом времени Боги наделяли талантами рисовальщиков, хоть близко похожими на тот, что обнаружился у Леси. Но неискушённым, как уже не раз было отмечено, жителям не сильно богатого на события и впечатления одиннадцатого века за глаза хватило и этого.
— Гля, гля, Федька! Ляхи едут! Как с ёлки высокой гляжу! Вот это диво!
— Возле Турова уж, шибко скачут, торопятся, знать!
— Те, что наперёд них давеча пришли, тоже торопились, да князь-батюшка их всех, торопыг, под лёд сплавил, храни его Господь и Пресвятая Богородица!
Дав народу насладиться до хрипоты первым в мире, условно говоря, «синематографом», патриарх продолжил. И голос его стал тяжким, опечаленным.
— Да пока с той стороны едут гонцы да вестники от ляхов замиряться на Русь, притаилась злоба чёрная в краях других.
С этим «спецэффектом» Кондрат возился гораздо дольше, чем с саночками на верёвочке, что катились себе по руслу Припяти. Там проще было: как пропилили дорожку — так и ехала фигурка, укреплённая на шпеньке с противовесом, невидимым за «полотном экрана», набранного из плотно пригнанных тонких досочек-дранки. То, что должно было символизировать новую угрозу с запада, так изобразить не выходило.
Народ, не отошедший ещё от «живых картинок», Солнца и польских саночек, замирал. Мужики разевали рты в бородах, бабы ахали, прижимая ладони к губам и щекам.
С юго-запада на Русь потянулась мгла. Чёрные тучи, что полезли длинными языками с дальнего берега Русского моря и болгарских земель, выглядели очень тревожно, вроде стрел или обозначений направления движения циклонов-антициклонов в старых выпусках прогнозов погоды на Центральном телевидении. Тогда в них ещё не было вертлявых тощих девок и рекламы всего, что можно и нельзя, от капель для носа до свечей совершенно обратной локализации. Тогда мужчины и женщины в почти одинаковых брючных костюмах от родной лёгкой промышленности сообщали метеосводки торжественно, а за их прямыми спинами двигались синие и красные стрелки, обозначавшие тот или иной атмосферный фронт.
Появился фронт и на нашей «интерактивной карте». Западный. Чёрный.
Ткань, прихваченная к тонким, еле заметным проволочным нитям, вытягивалась из большой прорези вдоль границы. Разматываясь медленно со спрятанного за экраном валика, на Русь наползала тень, чёрная туча. Угольная пыль, которой зачернили полотно, осыпа́лась клубами, когда ткань дёргалась, будто цепляясь там за что-то, продвигаясь вперёд рывком. И выглядело это очень тревожно, но впечатляюще.